Друг А. С. Грибоедова и хозяин крымской деревни Саблы. Памяти А. П. Завадовского.

В этот день умер Александр Петрович Завадовский (1794 – 1855) – камер-юнкер двора Его Императорского величества, граф и кавалер, приятель А. С. Грибоедова.

Главным событием в жизни Завадовского стала известная «дуэль четверых» (1817 г.), участие в которой принимал и сам Грибоедов. Последний, находясь в Крыму, не раз был гостем имения Саблы, которое с 1823 года находилось в собственности графа.

Как и Завадовский, Грибоедов остро переживал последствия злополучной дуэли. Ее финал – гибель кавалергардского офицера В. В. Шереметева – повлиял на всю последующую биографию автора «Горя от ума».

Неудивительно, что посещение Саблов также стало важным эпизодом жизни писателя. Именно в связи с визитом в имение графа Завадовского он пережил острый приступ физического напряжения, творческий кризис и поворот в идейном развитии.

Осознание роли Саблов в судьбе Грибоедова порождает интерес и к личности самого графа. С удовольствием рекомендую Интернет-пользователям очерк его жизни, составленный Осипом Антоновичем Пржецлавским – известным мемуаристом и другом А. П. Завадовского.


Литература:
Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 190–194.

* * *

Граф А. П. Завадовский был сыном известного любимца и министра Императрицы Екатерины II. Завадовские – фамилия малороссийская и мой граф Александр заявлял претензию на польское дворянство, ссылаясь в доказательство этого на свой герб «Равич». Это, действительно, древний польский герб, один тех, которыми пользуются некоторые великороссийские и малороссийские дворянские роды.

Я с ним познакомился, когда он не совсем еще оставил общество. Это был умный и приятный собеседник. Граф Александр воспитывался и первые годы молодости провел в Англии. Он так усвоил себе тамошний язык, образ мыслей и манеры, что его называли Завадовским-англичаниным. За два или три года до моего приезда он, окончив воспитание, явился в Петербург блестящим джентльменом, был представлен Императору Александру I, понравился и был пожалован в камер-юнкеры. Все предвещало ему полный успех и в свете, и в служебной карьере; но первое время его пребывания на родине ознаменовалось трагическим эпизодом, который развил в нем врожденное расположение к мизантропии и пессимизму.

На горизонте мира петербургских театралов сияла тогда звезда, воспетая и Пушкиным – танцорка Истомина. Она не была красавицей в тесном смысле, но обладала тем, что называют «пикантностью» и что многие предпочитают правильной красоте; в хореическом же искусстве уступала немногим европейским знаменитостям. Это было слишком довольно, чтобы вскружать необремененныя мозгами головы тогдашней «золотой» (вернее позолоченной) молодежи, не избалованной еще парижскими кокотками. В числе ее поклонников самым ревностным был кавалергардский офицер Шереметев. Он был влюблен такою страстью гимназиста*, что при каком-то случае поклялся честью, что если кто сделается счастливым его соперником, то должен будет иметь с ним смертельный поединок.

* Amour de lycéen (Balzac).

Завадовский, не знавший ни Истоминой, ни Шереметева, ни его клятвы, отправился однажды в театр, на балет, в котором главную роль играла прославленная балладина. Она ему понравилась; в антракте, за кулисами. Он с ней познакомился и Истомина приняла приглашение отужинать с ним в тот же вечер в его квартире, в доме, бывшем Чаплина, (на углу Невского проспекта и Большой Морской). Время в беседе с Завадовским прошло для Истоминой так незаметно, что она только на другой день возвратилась домой. Обо всем этом тотчас же узнал Шереметев и счастливого соперника вызвал на дуэль. Вот что мне об этом разсказал граф Александр Петрович: ему крайне было нежелательно только что по возвращении на родину дебютировать таким единоборством, которое, по своему «casus belli», не могло делать чести ни побежденному, ни победителю. О таком нежелании и о его мотивах он прямо заявил принесшему вызов секунданту, и прибавил, что даже готов просить прощение за недобровольную вину. Но противник не хотел ничего слышать. Делать было нечего и Завадовский должен был с своими секундантами явиться на назначенное место. Решено было стреляться, и Шереметев заявил, что дуэль смертельна. Устроен был барьер, заключающий десять шагов пространства; от него противники отступили каждый еще на десять шагов, потом, по данному знаку, подходя обратно к барьеру, могут стрелять когда кому будет угодно. Шереметев, сделавши несколько шагов, выстрелил и промахнулся, Завадовский, в пистолетном искусстве уступавший быть может лишь знаменитому Россу*, выстрелил так, что пуля прошла мимо. Затем предложил мировую. Была минута нерешительности; секунданты Шереметева вели с ним в пол-голоса оживленный разговор, к ним Завадовский, подослал и своего секунданта., чтобы уговорить к прекращению нелепой борьбы, но Шереметев сказал, что поданному им честному слову это невозможно. Тогда уже Завадовский, возмущенный таким упорством, отходя на позицию, сказал: «беру всех в свидетели, что я исчерпал все средства к примирению; теперь же, к крайнему прискорбию, я вынужден убить противника». Сделав несколько шагов к барьеру, Завадовский прицелился, выстрелил и убил Шереметева на повал: пуля попала в самый лоб. Граф разсказывал мне, что противник, уговариваемый одним из своих секундантов, колебался и казалось не прочь был от примирения, но другой секундант, А. С. Грибоедов, не допустил этого, настаивая на данном честном слове. (Когда чрез много после этого лет случилась с Грибоедовым катастрофа в Тегеране, Завадовский заметил: "не есть ли это Божья кара за смерть Шереметева?).

* Капитан английской службы Росс (Ross) убивал пулею из пистолета ласточек на лету, почти без промаха.

Непосредственно после дуэли, победитель, искренне грустя об ея исходе, отправился на гауптвахту и велел себя арестовать. Он там оставался недолго. Император Александр I велел его позвать к себе и сказал, что ему известны подробности истории, что хотя он, государь, строго относится к поединкам вообще, но в настоящем случае признает, что Завадовский, не дав повода к вызову, сделал все ,что мог для избежания дуэли и затем нашелся в «необходимости законной обороны», почему и прощает его вполне.

Вследствие как этого злополучного дебюта, так и по тогдашнем обстоятельствам, идущим в разрез с усвоенными во время пребывания в Англии воззрениями, Завадовский в службу не вступал и не бывал в обществе, а тому и другому предпочел независимую, так сказать уличную, жизнь и знакомство, состоящее из очень тесного кружка.

У него был старший брат, сенатор, Василий Петрович, женатый на девице Влодек, славившейся красотою. Братья не были между собою дружны и почти никогда не видались. По смерти брата, не оставившего потомства, и по смерти матери, дожившей до глубокой старости, граф Александр. Наследовав значительное состояние, переехал на постоянное жительство в Таганрог, где в 1850-х годах умер совершенно одиноким. На нем прекратилась графская линия рода Завадовских.

Источник:

Русская старина. 1883. Том XXXIX. Вып. 8. С. 383–386.

Е. П. Оболенский и визит А. С. Грибоедов на Юг.

6 октября родился Евгений Петрович Оболенский (1796–1865) – князь, декабрист и общественный деятель.

Евгений Петрович Оболенский
(из книги "Военный Петербург ...").

За участие в мятеже 14 декабря 1825 года Оболенский был лишен дворянства и приговорен к каторжным работам. В ссылке ему пришлось провести бóльшую часть жизни – почти сорок лет.

Несмотря на то, что именно события на Сенатской изменили судьбу Оболенского, знаковыми для него стали не они. Куда большее влияние на декабриста оказала его дуэль с прапорщиком П. П. Свиньиным, состоявшаяся в начале 1820 года.

Выходя к барьеру, Оболенский вступался за своего младшего брата С. Н. Кашкина – собственно, последнему, фигуранту ссоры с полковым офицером, и предстояло участие в дуэли. Опасаясь за жизнь родственника, князь попросту запретил ему принимать вызов Свиньина. В результате Оболенскому пришлось самому стреляться с прапорщиком и, наконец, убить его.

Любопытно, что до конца жизни декабрист так и не смог простить себе гибель Свиньина. Идейно-творческое развитие Оболенского – его воцерковление и даже общественная деятельность – все было следствием дуэли 1820 года и мучительных стараний князя искупить вину за ее трагический исход.

Переживания Оболенского по поводу гибели Свиньина – неоспоримый, а потому весьма ценный факт, позволяющий лучше понять психологию любого «дуэлянта поневоле». В ряду последних особое место принадлежит А. С. Грибоедову, известному своей причастностью к поединку А. П. Завадовского и В. В. Шереметева в 1817 году. Роль этого события в жизни драматурга традиционно недооценивается учеными. А между тем есть все основания говорить о его определяющем значении для автора «Горя от ума».

Подобно Грибоедову, участвовавшему в «дуэли четверых» в двадцати три года, Оболенский вышел к барьеру совсем молодым – когда ему не исполнилось и двадцати четырех. «Прискорбное это событие терзало его всю жизнь», – вспоминала А. П. Созонович, лично знавшая князя. В свою очередь, другая его современница, В. А. Оленина, писала, что из-за смерти Свиньина Оболенский «нигде уже не находил себе покоя».

Дуэльная история – участие в поединке 1817 года – сильно повлияла и на Грибоедова: из-за гибели Шереметева он решил покинуть свет и уединиться на Востоке. А. С. Пушкин, познакомившийся с драматургом как раз в 1817-ом, писал: «Жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств». И здесь же добавлял: «Он почувствовал необходимость расчесться единожды навсегда с своею молодостью и круто поворотить свою жизнь». Нечто похожее отмечал и С. Н. Бегичев: «Грибоедов писал ко мне в Москву, что на него нашла ужасная тоска, он видит беспрестанно перед глазами умирающего Ш(ереметева), и пребывание в Петербурге сделалось для него невыносимо». Наконец, Грибоедов в письме к Бегичеву от 30 августа 1818 года признавался: «Грусть моя не проходит, не уменьшается. Вот и я в Новгороде, а мысли все в Петербурге. Там я многие имел огорчения». И далее: «Представь себе, что я сделался преужасно слезлив, ничто веселое и в ум не входит». И еще: «Нынче мои именины: благоверный князь, по имени которого я назван, здесь прославился; ты помнишь, что он на возвратном пути из Азии скончался; может, и соименного ему секретаря посольства та же участь ожидает…».

Те, кто лично знал Оболенского, утверждали, что поединок 1820 года стал главным потрясением в его жизни. В. Н. Токарев, один из потомков князя, прямо заявлял, что остроту его переживания этого события со временем «не ослабили ни Петропавловская крепость, ни каторга, ни ссылка».

Удаление Грибоедова от столиц, вызванное его желанием забыть о «дуэли четверых», также не принесло желанного покоя. Сразу по приезде на Кавказ драматург оказался замешанным еще в двух схожих эпизодах: с А. И. Якубовичем в 1818 году и с В. К. Кюльбекером в 1822-ом. Вот почему 29 января 1819 года Грибоедов напишет С. Н. Бегичеву: «...Временем моим завладели слишком важные вещи: дуэль, карты и болезнь». И здесь же добавит: «Однако как мне горько бывает!..». А на следующий день, будто в продолжение сказанного, признается: «Теперь на втором переходе от Тифлиса я как-то опять сошелся с здравым смыслом и берусь за перо». Спустя полтора года литератором вновь овладеют прежние настроения – на этот раз связанные еще и с физическим напряжением. Так, в письме к сослуживцу Н. А. Каховскому за 25 июня 1820 года он попросит: «Выведите из сомнения, любезный Николай Александрович. Либо воскресите, либо добейте умирающего».

История с поединком 1820 года – наглядная иллюстрация того, какое значение могла иметь дуэль для тех ее участников, чья жизнь не обрывалась у барьера. Подобно гибели Свиньина, трагическая участь Шереметева навсегда изменила Грибоедова. Подобно Оболенскому, автор «Горя от ума» тяготился пережитым и до последнего пытался искупить свою вину. Стоит ли удивляться, что судьбоносными для него были и те обстоятельства, которые лишний раз напоминали о «дуэли четверых»? Одним из них, вне всякого сомнения, и стал визит Грибоедова в крымскую деревню Саблы – имение «двора его Императорского величества камер-юнкера и кавалера, графа Александра Петрова сына Завадовского» (ГААРК).


Литература:
Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 90–92.

А. И. Якубович и крымское окружение А. С. Грибоедова.

15 сентября умер Александр Иванович Якубович (1792–1845) – герой Кавказской войны, декабрист, приятель А. С. Грибоедова.

Александр Иванович Якубович
(из книги "Император Николай Первый").

Будучи одним из участников «дуэли четверых» (1817 г.), Якубович распространял слухи об ответственности Грибоедова за ее трагический исход. Именно по вине последнего условия этого поединка якобы были нарушены – что и повлекло за собой нелепую гибель В. В. Шереметева.

Мнение Якубовича о Грибоедове не только навязывало тому вполне определенную репутацию в свете, но и формировало ее. Так, А. А. Бестужев прямо заявлял, что избегал общения с автором «Горя от ума» именно в связи со слухами о его причастности к гибели Шереметева.

Как и Грибоедов, Якубович учился в Благородном пансионе при Московском университете. Среди его питомцев едва ли были те, кто не слышал о «четверной дуэли» и о вине Грибоедова за исход этого поединка. Подтверждение тому – издание «Московский университетский благородный пансион и воспитанники ...», выпущенное в 1858 году. На его страницах Грибоедов упоминается не только как именитый выпускник этого заведения, но и как дуэлянт, наряду с Якубовичем причастный к трагедии 1817 года.

В разное время Московский благородный пансион оканчивали и те, с кем автор «Горя от ума» виделся в Крыму: издатель П. П. Свиньин и советник Н. В. Сушков. Последнему, собственно, и принадлежит авторство книги «Московский университетский благородный пансион ...».

Более чем примечательно, что, описывая поездку в Полуденный край, Свиньину и Сушкову Грибоедов не посвящает ни слова – ни в письмах, ни в дневнике путешествия. В свою очередь, воспоминания обоих о крымских встречах с драматургом детальны и предельно красноречивы.

О чем именно Свиньин и Сушков говорили с автором «Горя от ума» в Крыму, доподлинно неизвестно. Тем не менее, логично предположить, что в их беседах с Грибоедовым тема дуэли незримо присутствовала. А это, наряду с целым рядом иных событий поездки 1825 года, так или иначе связанных с гибелью Шереметева, лишь усиливало внутреннее смятение драматурга – тем самым определяя и характер его крымского путешествия в частности, и направленность идейно-творческого развития вообще.

Литература:

Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 98.

Феофан Прокопович в творчестве А. С. Грибоедова: крымский подтекст.

В этот день умер Феофан Прокопович (1681–1736) – известный мыслитель, богослов, государственный деятель, публицист и поэт.

Феофан Прокопович
(из книги "Пантеон российских авторов").

В историю русской литературы Прокопович вошел как создатель величественной трагедокомедии «Владимир» (1705 г.). Это сочинение на многие годы определило традицию литературного изображения как самого князя Владимира, так и его противоречивой эпохи. Одним из тех писателей, чьи творческие опыты зримо отразили такое влияние, был и А. С. Грибоедов.

Находясь в Крыму в 1825 году, автор «Горя от ума» задумал написать «сценическую поэму» (А. С. Грибоедов) о Крещении Руси. До наших дней текст вышеназванного сочинения не сохранился. Между тем некоторые из его идейно-поэтических особенностей все же могут быть реконструированы – в том числе благодаря известной трагедокомедии.

Рассказывая о подвигах самодержца, Прокопович пишет и о том эпизоде его жизни, упоминание которого в тексте «Владимира» кажется весьма любопытным. Все препятствия, мешающие князю просветить славян, в сюжете этого панегирика чинятся мстительным духом Ярополка. Интересно, что последний, родной брат Владимира, был умерщвлен им в борьбе за престол – причем, если верить средневековым источникам, умерщвлен вероломно, в нарушение всех правил войны (в доме будущего Крестителя).

Что же до Грибоедова, то тема воздаяния (и мести как таковой) сильно увлекала его на протяжении всей жизни. Действующие лица таких известных трагедий автора, как «Родамист и Зенобия» и «Грузинская ночь», во-первых, жаждут мщения, а во-вторых, сами оказываются его жертвами.

Вышеназванные сочинения были написаны уже после 1825 года. Логично предположить, что в их сюжетах отразились именно те размышления Грибоедова о возмездии, которые инспирировала его творческая работа в Крыму.

Усиливая внутренние противоречия автора, переживавшего свою причастность к убийству В. В. Шереметева, эта работа не могла не влиять и на его духовную эволюцию. Одной из главных особенностей развития Грибоедова-христианина отныне становятся черты мистицизма, прослеживающиеся в его творчестве. Так, пьеса «1812 год», хотя и посвящается войне с Наполеоном, начинается явлением теней «давно усопших исполинов – Святослава, Владимира Мономаха, Иоанна, Петра и проч.» (А. С. Грибоедов). А среди действующих лиц «Грузинской ночи» особо выделяются духи зла, сговор с которыми другого персонажа определяет сюжет всего произведения.

Выходит, что трагедия о Крестителе могла не только отражать сложность писательских взглядов на природу вещей. Учитывая традицию изображения князя Владимира в литературе (с описанием его размышлений о гибели брата и, видимо, соответствующих видeний – как в сочинении Прокоповича), она также засвидетельствовала характер эволюции Грибоедова-драматурга. Тому доказательство – религиозно-философское звучание и фантастический характер его более позднего творчества. То есть те самые черты, которыми вполне могла отличаться и трагедия Грибоедова о Владимире – работа, задуманная как очередной вызов общественным и художественным стереотипам того времени.


Литература:
Минчик С. С. Грибоедов и Крым. – Симферополь, 2011. – С. 137, 141, 142.

Бессмертная пьеса А. С. Грибоедова в «крымском переплете».

В это день родился Владимир Павлович Казарин – доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой русской и зарубежной литературы Таврического национального университета имени В. И. Вернадского.

Авторству профессора Казарина принадлежит вступительная статья к сборнику «А. С. Грибоедов. Горе от ума», напечатанному в серии «Школьная библиотека» (Симферополь, 1987 г.). Выпущенная редким для крымских издательств тиражом – 50 000 экземпляров – эта книга заняла видное место в грибоедовиане. С удовольствием поздравляю многоуважаемого Владимира Павловича с днем рождения и предлагаю вниманию Интернет-пользователей текст вышеназванной статьи.

* * * 

А. С. Грибоедов и его комедия «Горе от ума».

Владимир Павлович Казарин
на II Международном Конгрессе
исследователей зарубежной литературы.

В «Путешествии в Арзрум» Пушкина описан такой эпизод: «Отдохнув несколько минут, я пустился далее и на высоком берегу реки увидел против себя крепость Гергеры. Три потока с шумом и пеной низвергались с высокого берега. Я переехал через реку. Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. «Откуда вы?» – спросил я их. – «Из Тегерана». – «Что вы везете?» – «Грибоеда». – Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис».

Так 11 июня 1829 года в последний раз встретились два выдающихся русских поэта, которых связывало так много общего, что неслучайным кажется даже то, что они были тезками. Одного Александра Сергеевича везли к месту последнего приюта, другой спешил австречу своей судьбе, не менее трагической, столь же прекрасной и короткой.

Александр Сергеевич Грибоедов (1795–1829) был необыкновенно одарен от природы. Даже его недоброжелатели признавали за ним глубокий ум и широкую образованность. В 1806 году, в возрасте одиннадцати лет, он поступает в Московский университет, в котором заканчивает курсы трех факультетов – сначала словесного, потом юридического, затем физико-математического. В 1812 году семнадцатилетний кандидат словесности готовится держать экзамен на звание доктора прав, но начавшаяся война меняет планы, и он добровольно записывается в гусарский полк, оставив военную службу только после заключения мира. Уже в юности будущий драматург овладел французским, немецким, английским и итальянским языками, позднее начинает изучать латинский и греческий, потом – персидский, арабский, турецкий, санскрит.

Грибоедов замечательно играл на фортепиано и был автором нескольких музыкальных произведений, в частности, вальсов. Только музыкант мог найти остроумное и свежее сравнение Скалозуба с фаготом. Грибоедов любил импровизировать за инструментом, и некоторые из его музыкальных фантазий, по преданию, были развиты в романсах А. А. Алябьева, его близкого приятеля. По свидетельству М. И. Глинки, Грибоедов «сообщил» ему «тему грузинской песни, на которую вскоре потом А. С. Пушкин написал романс» – «Не пой, красавица, при мне…» (1828). Один из тех редких случаев, когда слова были написаны на готовую музыку!

Чтобы характеристика Грибоедова была полной, следует сказать, что он отнюдь не был книжным затворником. Природа наделила его не только умом, но и кипучей энергией, а также незаурядной волей. Служба в армии, например, надолго закрепила за молодым Грибоедовым славу неистощимого на выдумки озорника. Приходилось ему видеть перед собой ствол дуэльного пистолета – на Кавказе ему прострелили ладонь, что парализовало мизинец и мешало играть на фортепиано. Кстати, по простреленной руке был в 1829 году опознан в Тегеране его обезображенный труп. Во время персидской войны Грибоедов, чтобы изжить в себе страх перед вражеским обстрелом, выехал на одно из опасных мест и простоял там до тех пор, пока не насчитал 124 заранее им назначенных неприятельских выстрела.

Творческое наследие автора «Горя от ума» невелико по объему, но чрезвычайно разнообразно. Тут и комедии, водевили, трагедии, и стихи, переводы, эпиграммы, музыкальные произведения, критические и публицистические статьи и заметки, проекты и записки делового содержания, дневниковые «Путевые записки», интереснейшие письма. Чтобы оценить в полной мере значительность созданного Грибоедовым, надо вспомнить, что главным в его жизни была чрезвычайно ответственная, требовавшая много времени, сил и знаний дипломатическая служба. Он навсегда связал себя с нею в 1817 году, поступив в Коллегию иностранных дел. Творчеству Грибоедов мог отдавать только немногие свободные часы. «Не ожидай от меня стихов, – читаем в одном из писем, – горцы, персиане, турки, дела управления, огромная переписка нынешнего моего начальника поглощают все мое внимание». Фактически «Горе от ума» – произведение, обессмертившее имя автора, – было создано во время первого длительного отпуска, полученного им за несколько лет службы сразу.

По некоторым свидетельствам современников Грибоедова замысел «Горя от ума» рождается у него в 1816 году (или даже еще ранее). Если это действительно так, то потом в работе над комедией наступает длительный перерыв. В июле 1818 года его зачисляют секретарем русской миссии и он уезжает на три с лишним года в Персию. Давний замысел не оставляет Грибоедова, но он лишен возможности заняться им вплотную. Первые явления «Горя от ума» создавались уже на Кавказе в 1821–1822 годах, где Грибоедов служил «по дипломатической части» при командующем Кавказским корпусом, герое войны 1812 года генерале А. П. Ермолове. В марте 1823 года драматург выхлопотал себе долгожданный отпуск и уезжает в Москву, откуда в июне 1824 года отправляется в Петербург. Именно в эти свободные от служебных забот годы перерабатываются первые два действия комедии, пишутся третье и четвертое, совершенствуется и вычищается текст всего произведения в целом. В последующем вносились лишь отдельные поправки.

В том же 1824 году Грибоедов начинает хлопотать об издании комедии, но наталкивается на решительный отказ цензуры. При жизни драматурга «Горе от ума» так и не увидит света. Единственное, чего удастся добиться Грибоедову и его друзьям, это публикации с многочисленными цензурными поправками и сокращениями в январе 1825 года в альманахе «Русская Талия» 7–10 явлений первого действия и всего третьего акта.

Но комедия сама нашла дорогу к читателям. Она разошлась в огромном количестве рукописных списков. В числе первых ее переписчиков были декабристы. Их копии стали источником появления десятков новых, так как они настойчиво пропагандировали комедию. В результате уже в 30-е годы в России, по некоторым сведениям, насчитывалось более 40 000 списков «Горя от ума»! Ни одно печатное произведение не имело такого тиража. Осознавая, что в таких условиях цензурный запрет произведения, которое все давно знают наизусть, выглядит по меньшей мере глупо, Николай I в 1833 году личным распоряжением разрешил первую публикацию комедии. В тексте был сделан целый ряд цензурных изменений и сокращений, но читатели прямо в соответствующие места книги вносили необходимые поправки и дописывали пропущенное. Полный бесцензурный текст «Горя от ума» в большом количестве экземпляров ввозился в Россию из-за границы. Только в 1862 году с «Горя от ума» будет окончательно снят цензурный запрет.

Причины невиданного, прямо-таки триумфального успеха комедии заключаются в том, что она самым полным образом откликнулась на потребности читающей России. Проблема, которую Грибоедов поставил в центр произведения, была не просто актуальной, она была в высшей степени злободневной и, будучи масштабной, касалась практически всех сторон общественной жизни. В самом деле, в «Горе от ума» рассказано о неудачной любви Чацкого к Софье, но содержание комедии отнюдь не укладывается в узкие рамки любовной драмы. Мы узнаем о казнокрадстве, искательстве чинов и мест, некомпетентности и невежестве, надругательстве над человеческим достоинством, но пьеса Грибоедова от этого не становится в ряд «обличительных» в прямом и узком значении этого слова произведений. Нас познакомят с целой галереей лиц и характеров, каждый из которых будет отмечен яркой индивидуальностью, очерчен острым пером сатирика, но «Горе от ума» не назовешь комедией нравов. Все перечисленное и многое другое входит в художественный мир пьесы как частные проявления более широкой проблемы, которая давно назревала в России, но с недавних пор стала всеми осознаваемой реальностью, – расколотого надвое общества, в котором консервативное большинство встречает решительный отпор со стороны узкого, но чрезвычайно энергичного круга вольнодумцев, требующих перемен.

Как всякий выдающийся художник, Грибоедов не следует слепо законам творчества, уже выработанным его предшественниками, а подчиняет их тем проблемам, которые волнуют его, и, если надо, ломает эти законы, устанавливая новые. «Я как живу, так и пишу – свободно и свободно», – подчеркивал драматург в письме другу. На страницах «Горя от ума» сталкиваются не просто Чацкий и Фамусов, а «век нынешний» и «век минувший». А раз на сцене должны предстать два века, то ее не может не заполнить половодье героев, в каждом из которых главный конфликт получает индивидуальное и чрезвычайно разнообразное выражение. В свете общей проблемы расколотой на два мира России по-особому высветится и неудачная любовь Чацкого, и хищная покорность Молчалина, и жандармская прямолинейность Скалозуба, и самоуверенная праздность Фамусова, ощущающего за своей спиной поддержку всей старой Москвы с ее знатностью, богатством и властью.

Столь широко задуманная комедия требовала решительной ломки сложившихся драматургических традиций. Если даже признать, что Грибоедов сохраняет единство времени (все события пьесы происходят в течение дня) и места (мы не покидаем пределы дома Фамусова), то единства действия в классицистическом смысле в «Горе от ума» нет. В пьесах догрибоедовской поры если речь шла о женитьбе, то все герои говорили об этой женитьбе, если о злоупотреблениях, – каждый должен был оказаться или вором, или разоблачителем. Конкретные заботы и интересы героев комедии Грибоедова совершенно различны и лишены внешнего единства. Еще можно сказать, что Молчалин непосредственно связан с любовным конфликтом Чацкого и Софьи (хотя его роль в этом конфликте весьма своеобразна и достаточно самостоятельна), но Скалозуб кроме того, что он возможный жених дочери Фамусова, в остальном совершенно в стороне об любовного треугольника. Супруги Горичи никак не связаны не только с любовной темой, но вообще далеки от проблем фамусовского дома. Все мысли княгини Тугоуховской заняты заботой о том, как бы пристроить повыгоднее шесть своих дочерей. Самостоятельный круг проблем принесут на сцену графиня бабушка и графиня внучка, отдельной темой станет появление Загорецкого или Репетилова, совершенно независима от других в своем сценическом бытии старуха Хлестова. А ведь всего в комедии около 50 появляющихся на сцене и упоминаемых лиц!

Весь этот пестрый и на первый взгляд хаотичный мир желаний и страстей обретает единство только в широких границах проблемы внутренней раздвоенности дворянской России. Обладая своей «темой», каждый из героев по-разному высвечи вает ее отдельные грани, находя тем самым свое место в общем ансамбле.

«Век нынешний» ярче всего представлен в образе Чацкого. Это мир передовых идей, гуманизма, патриотизма, резкого неприятия крепостного рабства, нравственного и политического застоя. В лагере Чацкого совсем немного единомышленников. С пророческой силой Грибоедов своей комедией подчеркнул, насколько узок круг людей такого рода («в моей комедии 25 глупцов на одного здравомыслящего человека»), и на примере главного героя предсказал их поражение в первом столкновении с фамусовщиной (после разгрома декабристов в официальных документах их, как и Чацкого, часто будут называть «безумными»). Из числа новых людей в комедии помимо Чацкого названы двоюродный брат Скалозуба, племянник Тугоуховской князь Федор и некоторые другие. Показательно, что они принадлежат к московской знати. Следовательно, даже в этих кругах пробивают себе дорогу новые идеи. При всей своей немногочисленности герои нового склада, защитники «свободной жизни» явно пугают окружающих, которым принадлежит большинство. Как писал блестящий истолкователь «Горя от ума» И. А. Гончаров в статье «Мильон терзаний», «Чацкий сломлен количеством старой силы, нанеся ей, в свою очередь, смертельный удар качеством силы свежей».

Сила и незыблемость фамусовского мира призрачны. Старая барская Москва еще способна на какое-то время объединиться в травле Чацкого, клеветнически объявив своего неутомимого обличителя сумасшедшим, но, предоставленная самой себе, она предстает перед читателями и зрителями разобщенной и обеспокоенной. Все гости Фамусова недовольны друг другом, в их отношениях сквозит зависть, желание выделиться среди окружающих. Единственное, что удерживает этот мир от полного распада, – страх за себя. Они ощущают скорый конец «века покорности и страха». Их настолько пугают перемены, происходящие вокруг, что они порой позволяют себе глухой ропот недовольства в адрес Александра I. Вспоминая о покойном дяде Максиме Петровиче, Фамусов с нескрываемой тоской говорит:

Век при дворе, да при каком дворе!

Тогда не то, что ныне,

При государыне служил Екатерине.

«Придираются» к «новизне» и «старички» из московской знати, которых тоже раздражает то, что теперь «вольнее всякий дышит». Но все эти разговоры кончаются, разумеется, ничем: «Поспорят, пошумят, и… разойдутся». Фамусовскому миру остается только брюзгливое сожаление о прошлом да огульное отрицание всего нового: пансионов, школ, лицеев, гимназий, институтов.

Трагической фигурой предстает в комедии Грибоедова Софья. Не расставшись до конца с «веком минувшим», она не стала вполне героиней «века нынешнего». Ей чужды идеалы Фамусова, который мерит человека знатностью и богатством. Уже в том, что Софья сделала своим избранником «безродного» Молчалина, проявился ее протест против старого мира. Но чтобы стать действительно новым человеком, надо много учиться. Не случайно книги – главный предмет ненависти Фамусова и его гостей. Лишенная глубокого образования, воспитанная в застойной атмосфере барского дома, Софья, сама того не замечая, находится в плену у предрассудков, которые защищает ее отец. Так, в самой любви ее умиляет рабская покорность Молчалина, его робость и даже молчание. Идеал духовного общения, таким образом, принял почти пародийное воплощение.

Особой заслугой Грибоедова, о которой нельзя не сказать, явилось речевое богатство его комедии. Каждый из многочисленных героев «Горя от ума» наделен ярким и индивидуальным языком. Тут и гражданская экспрессия обличительных монологов Чацкого, и казарменные откровения Скалозуба, и канцелярская вкрадчивость Молчалина, и барская фамильярность Фамусова, и налет сентиментальности в речи Софьи.

Пьеса Грибоедова принадлежит к числу крупнейших достижений реализма декабристской поры. По глубине проникновения в социальную природу конфликтов современности, мастерству типизации, филигранной точности психологической и речевой характеристики героев она стоит рядом с романом Пушкина «Евгений Онегин», работа над которым была начата в 1823 году. Пророческими оказались слова И. А. Гончарова о комедии «Горе от ума»: «Она, как столетний старик, около которого все, отжив по очереди свою пору, умирают и валятся, а он ходит, бодрый и свежий, между могилами старых и колыбелями новых людей. И никому в голову не приходит, что настанет когда-нибудь и его черед».

…Отпуск, который под предлогом болезни был продлен писателю почти на два года, подходил к концу. В 1825 году Грибоедов по пути на Кавказ посещает Киев, потом три месяца (с 18 июня по 15 сентября) путешествует по Крыму, в ноябре прибывает к месту службы. Всего месяц оставался России до крутого поворота в ее истории.

14 декабря 1825 года в Петербурге декабристы предприняли попытку вооруженного переворота, закончившуюся кровавой расправой над восставшими. Уже через месяц к генералу А. П. Ермолову прискакал из столицы фельдъегерь с приказом «немедленно взять под арест чиновника Грибоедова со всеми принадлежащими ему бумагами, употребив осторожность, чтобы он не имел времени к истреблению их, и прислать как оные, так и его самого под благонадежным присмотром в Петербург прямо к Его Императорскому Величеству». А. П. Ермолов, оппозиционно настроенный к придворной знати и бюрократии, предупредил Грибоедова об аресте и дал ему возможность уничтожить все компрометирующие документы. Четыре месяца находился писатель в заключении в здании Главного штаба. При обыске в его вещах был обнаружен только рукописный том «Горя от ума». Сам он решительно отрицал всякую связь с декабристскими тайными организациями. Наиболее видные руководители декабристов (в их числе К. Ф. Рылеев, П. И. Пестель) тоже твердо заявили о непричастности Грибоедова к подготовке восстания. В результате последний был оправдан и с «очистительным аттестатом» отправлен обратно на Кавказ.

Грибоедов и его друзья сделали все, чтобы скрыть от следствия участие автора «Горя от ума» в движении декабристов. Вследствие этого мы тоже не располагаем надежными документами. По свидетельству мемуаристов, членство Грибоедова в тайном обществе специально не было документально оформлено, так как друзья берегли в нем «человека, который своим талантом мог прославить Россию». Высказывалось предположение, что через него осуществлялась связь декабристов с А. П. Ермоловым, которого прочили в члены Временного правительства, что в Киев он заехал специально для встречи с руководителями Южного общества. Существуют некоторые другие гипотезы.

В любом случае ясно одно: вопрос о связи Грибоедова с декабристами нельзя решать формально – состоял он или нет в тайном обществе. Достаточно красноречив уже тот факт, что драматург был в самых тесных отношениях со многими видными декабристами – К. Ф. Рылеевым, А. А. и П. А. Бестужевыми, В. К. Кюхельбекером, А. И. Одоевским, Д. И. Завалишиным, А. И. Якубовичем и многими другими. Лучшей рекомендацией передовых настроений Грибоедова, его в самом высоком смысле революционных настроений является комедия «Горе от ума», созданная в атмосфере преддекабрьского подъема. Если ее автор расходился с декабристами, то не в области идеалов, которые были у них одинаковы, а в понимании путей осуществления этих идеалов. Именно в этом смысле следует понимать фразу, которую приписывают Грибоедову некоторые мемуаристы, пытаясь доказать отсутствие всяких связей между ним и дворянскими революционерами: «Сто человек прапорщиков хотят изменить весь правительственный быт России». Обладая большим опытом дипломатической работы, постоянно сталкиваясь с необходимостью оценивать реальные возможности России и ее противников, Грибоедов не мог не видеть «необъятную силу правительства, основанную на силе вещей» (Пушкин). Фраза о «ста прапорщиках» отражает отчетливое понимание Грибоедовым того, что борьба с самодержавием не может основываться на заговоре двух-трех сотен единомышленников, так как им противостоит мощный государственный аппарат. По характеристике В. И. Ленина, именно в этом состоял главный порок декабризма: «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа». Если Грибоедов и расходился с декабристами, то как человек, обогнавший их в своем понимании социальных и политических проблем. В этом он тоже повторил судьбу Пушкина.

В последекабрьские годы очень ярко раскрылся дипломатический талант Грибоедова. Ему в значительной степени принадлежит заслуга успешной подготовки и подписания в феврале 1828 года в селении Туркманчай мирного договора с Персией. Твердо отстаивая государственные интересы родины, Грибоедов одновременно был убежден, что прочный мир нельзя основать на ущемлении интересов другой стороны. От чиновников, которым была поручена работа по установлению новых границ России, он требовал строгого соблюдения статей Турк манчайского трактата, предостерегая от «притязания на увеличение наших владений против условий договора».

рибоедов, прибывший в Петербург с вестью о подписании мира, был осыпан милостями царя, старавшегося придать блеск своей первой военной победе. Дипломату, всего два года назад находившемуся под следствием, был пожалован орден святой Анны 2-й степени с бриллиантами, денежная премия в 4 000 червонцев (40 000 рублей), чин статского советника (штатского генерала). Грибоедову отказали только в одном – отставке или хотя бы отпуске. Уже 25 апреля 1828 года он был назначен полномочным министром при дворе персидского шаха. По существу, это была завуалированная ссылка. Николай I всячески стремился удалить из столицы тех, кто так или иначе был связан с движением декабристов. Понятно, что в этом ряду автор «Горя от ума», до конца своих дней неутомимо ходатайствовавший по начальству об облегчении участи сосланных, был среди первых. Сам «полномочный министр» расценивал свое назначение как политическую ссылку. И действительно, в ноябре 1828 года министерство иностранных дел учредило за ним специальное наблюдение.

Грибоедов ехал в Персию с тяжелым ощущением близкой беды. «Он был печален и имел странные предчувствия», – писал Пушкин. В одном из писем Грибоедова этого времени читаем: «Прощайте! Прощаюсь на три года, на десять лет, может быть, навсегда». В Тбилиси он, отвергая всякие отсрочки, торопит свою свадьбу с Ниной Чавчавадзе, с которой его давно связывало глубокое взаимное чувство.

Назначение Грибоедова был серьезным ударом по планам английской дипломатии, стремившейся ослабить влияние России на Востоке. Учитывая, что Россия в это время находилась в состоянии войны с Турцией, англичане подталкивают Фехт-Али-шаха к разрыву Туркманчайского договора. Поводом для этого должно было стать убийство русского вазир-мухтара (полномочного посла). 30 января 1829 года толпа религиозных фанатиков, которых убедили в том, что русская миссия оскорбляет национальные обычаи, окружила посольский дом. При пол-ном бездействии персидской стражи начался штурм здания. Все, кто были в посольстве, – казаки, курьеры, переводчики, чиновники – погибли, мужественно защищаясь. Вместе со всеми пал и Грибоедов.

Смерть автора «Горя от ума» была воспринята в Петербурге со скрытым удовлетворением. Николай I благосклонно принял 12 августа 1829 года в Зимнем дворце «искупительную миссию» во главе с пятым сыном наследника шаха Хосров Мирзою, который среди прочих подарков передал русскому царю знаменитый алмаз «Шах» (хранится ныне в Алмазном фонде России). Согласно официальной версии чуть ли не единственным виновником происшедшего оказался сам Грибоедов, твердость и принципиальность которого были названы «опрометчивыми порывами», взбунтовавшими чернь. Нежелание правительства разбираться в подлинных причинах трагедии проявилось и в том, что перезахоронение членов миссии, погибших при защите государственного достоинства России, было осуществлено только в 1836 году, после настоятельных просьб русских дипломатов.

Тело Грибоедова в соответствии с его завещанием было доставлено в Грузию, о процветании которой писатель заботился во время службы на Кавказе и в Персии, и захоронено на горе Мтацминда в Тбилиси. Надпись на памятнике, воздвигнутом женой, гласит: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя».

Источник:

Грибоедов А. С. Горе от ума. Комедия в стихах: в четырех действиях. Симферополь, 1987. С. 5–13.

Встреча П. П. Свиньина с А. С. Грибоедовым на Юге.

3 августа в Крым прибыл известный журналист, издатель и путешественник, историк, литератор и художник Павел Петрович Свиньин (1787– 1839).

Павел Петрович Свиньин
(из книги "Американские дневники и письма").

Находясь в Крыму, Свиньин напечатал в журнале «Отечественные записки» несколько рассказов о своем путешествии. В одном из них сообщалось и о встрече издателя с прославленным автором «Горя от ума».

Записки Свиньина – ценный исторический документ, которые позволяет воссоздать и верно понять многие обстоятельства жизни Грибоедова. В частности, благодаря этому источнику становится ясно, что визит драматурга на Юг вряд ли был связан с деятельностью тайных обществ.

Во-первых, издателем подтверждается, что генерал М. Ф. Орлов, обвиненный в попытках заразить Черноморский флот идеями декабристов, бывал в Крыму потому, что владел там недвижимым имуществом. Значит, и крымская встреча Грибоедова с Орловым вовсе не обязательно должна была быть связана с тайным заговором, как считалось в советской науке.

Во-вторых, на страницах «Отечественных записок» точно изображается местность близ домов Г. Ф. Олизара в Артеке и М. С. Воронцова в Гурзуфе. Именно эти описания позволяют с уверенностью заявить: 29 июня 1825 года Грибоедов не гостил в имении «Кардиятрикон» – хозяин которого, граф Олизар, якобы состоял в революционном обществе. В то же время для посещения Гурзуфа у создателя «Горя от ума» действительно могли быть веские основания. По словам Свиньина, именно в этом месте граф Воронцов выделил участок для Алексея Петровича Ермолова – командующего Отдельным Кавказским корпусом, под началом которого Грибоедов и служил в Грузии.

Литература:

Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 33, 40, 41.

О чем говорили А. С. Грибоедов и Н. Н. Оржицкий в Крыму?

22 (11 по старому стилю) июля родился Николай Николаевич Оржицкий (1796–1861) – русский дворянин, офицер, поэт, участник восстания на Сенатской площади.

Штаб-ротмистр Оржицкий был одним из тех, кто повстречал автора «Горя от ума» в Крыму. Вот, что говорил по этому поводу сам А. С. Грибоедов в письме А. А. Бестужеву: «Оржицкий передал ли тебе о нашей встрече в Крыму? Вспоминали о тебе и о Рылееве, которого обними за меня искренно, по-республикан­ски».

Приведенные слова играли важную роль в развитии грибоедоведения. По мнению исследователей, письмо к одному из видных декабристов (Бестужеву) с упоминанием имен двух других (Оржицкого и Рылеева) свидетельствовало об их соучастии в революционном движении. Значит, и поездка автора «Горя от ума» на Юг, и сам драматург были неотделимо связаны с заговором тайных обществ.

Николай Николаевич Оржицкий
(из фондов Музея ИРЛИ РАН).

Вместе с тем вопрос о причастности Грибоедова к планам декабристов нельзя решить, упрощая их собственный вклад в подготовку восстания. Ведь, например, современники Оржицкого вспоминали о его крайне несерьезном отноше­нии к заговору. Похожий вывод сделал и Следствен­ный комитет по делу о восстании на Сенатской площади. В результате его работы было установлено, что Оржицкий в тайных обществах не состоял, к наме­рениям декабристов относился скептически, а замыслов их и вовсе не разде­лял. Неудивительно, что суд приговорил его лишь по девятому разряду из одиннадцати возможных – «к лишению чинов и дворянства и написанию в рядовые до выслуги».

Определяя роль Оржицкого в подготовке мятежа 1825 года, важно учитывать ещё одну важную деталь. Штаб-ротмистр был и одним из четырех (по­мимо А. Ф. Бригена, Е. П. Оболенского и С. П. Трубецкого), кто, отвечая на вопрос о со­ставе революционных обществ, добровольно назвал автора "Горя от ума" среди известных ему заговорщиков. Судя по всему, Оржицкий вовсе не боялся того, что данные им показания могли вывести следствие на обстоятельства его крымской встречи с Грибоедовым. А ведь такой поворот событий был бы крайне нежелательным для обоих – если это свидание, разуме­ется, не являлось случайностью и действительно имело какую-то связь с заговором.

Ни Трубецкой, ни Оболенский, ни Бриген, похоже, не вхо­дили в круг друзей либо близких приятелей Грибоедова. Во всяком случае академик М. В. Нечкина, подробно изучившая связи литератора с большинством декабристов, не считала, что к лету 1825 года они поддерживали товарищеские от­ношения. Поэтому вполне закономерными выглядят и показания этих заговорщиков на допросе. Видно, что они точно не испытывали чувства дружеской привязанности к Грибоедову, называя его имя в ряду деятелей тайных организаций. В отличие, например, от того же Рылеева, который действительно бли­зко знал автора «Горя от ума» и заявлял прямо противопо­ложное. Значит, и связь последнего с Оржиц­ким, и крымская встреча с ним, скорее всего, не имели того характера, который ви­делся большинству совет­ских ученых.

Пока не ясно, касался ли Грибоедов в своей беседе с Оржицким политических тем – ведь декабристу Бестужеву он действительно писал: «Вспоминали о тебе и о Рылееве». Но также следует признать, что этой фразы явно не достаточно для того, чтобы изучать крымское ок­ружение Грибоедова лишь в контексте его встреч с революционерами и как-то по-особому выделять их имена на общем фоне всех остальных, якобы «слу­чайных лиц, которые попались» (В. П. Мещеряков) драматургу в пути. Ведь такими случайными лицами, наоборот, могли являться именно заговорщики – а точнее, те из них, кто имел да­леко не прямое отношение к подготовке мятежа. Сам же Оржицкий был известным в свое время по­этом, в связи с чем, видимо, Грибоедов и вспоминал его в письме от 22 ноября 1825 года наряду с другим литератором – Рылеевым.


Литература:
Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 31–32.

Крым в неизвестной трагедии А. С. Грибоедова о Крещении Руси.

15 (28 по новому стилю) июля отмечается День Крещения Руси. Это событие, определившее характер развития мировой истории, получило массу откликов в художественной литературе. Одним из тех писателей, кто не обошел его вниманием в своем творчестве, был и А. С. Грибоедов.

Владимир Святославич знакомится с Библией
(из книги "Русская история в картинах").

О планах автора «Горя от ума» написать трагедию из эпохи князя Владимира Святославича известно благодаря А. Н. Муравьеву. Вот что говорил мемуарист, вспоминая о своей крымской встрече с Грибоедовым: «Я сказал ему мое намерение написать поэму “Владимир”. «Я думал сделать из сего трагедию, когда посетил Корсунь, – отвечал он, – и сия мысль во мне сохранилась».

На соответствующий интерес Грибоедова указывают и другие свидетельства. 2 июля 1825 года во время поездки по окрестностям Балаклавы он коротко отметил в своем путевом дневнике: «Воспоминание о великом князе Владимире». А на следующий день, прогуливаясь по развалинам древнего Херсонеса и разбирая отдельные фрагменты из «Повести временных лет», написал: «Не здесь ли Владимир построил церковь? («Корсуняне подкопавше стену градскую крадяху сыплемую персть и ношаху себе в град, сыплюще посреде града, и воины Владимировы присыпаху более». Нестор.)». И далее: «Может, великий князь стоял на том самом месте, где я теперь…». 

Похожие высказывания имеются и в писательских «Desiderata» – своде черновых заметок по истории, филологии и географии. Вот одна из них: «Есть ли залив (или заводь) Днепра, бухта, ниже порогов, известная Перуня рень?», – где, по утверждению летописца Нестора, киевский государь приказал утопить статую языческого бога Перуна.

Изучая эпоху Крещения, Грибоедов должен был знать о судьбоносной роли христианства не только в истории Руси, но и в преображении самого князя Владимира. Ведь если последний был «в язычестве мстителем свирепым, гнусным сластолюбцем, воином кровожадным» (Н. М. Карамзин), то со временем изменился под влиянием принятой веры и даже весьма «усердствовал в покаянии» (ПВЛ). Понятно, что такое преображение литератор соотносил и с собственной эволюцией – от юноши, глумящегося над религиозными убеждениями приятелей, до человека, «ревностно» (А. С. Грибоедов) соблюдающего церковные обряды.

Не исключено, что внутреннее развитие Владимира соотносилось Грибоедовым и с перерождением другого видного деятеля. По мнению Л. М. Борисовой, особое внимание писателя в связи с его творческой работой в Крыму должен был привлекать султан А. И. Крымгиреев. Ведь, подобно киевскому князю, обращенному в православие и открывшему путь к истинному Богу для своего народа, этот наслед­ник ханской династии крестился, будучи потомственным мусульманином. Наконец, иных верований придерживались соплеменники и поручика Кадигирея, задумавшего христианизацию крымских татар, и князя Владимира.

Поддерживая и развивая идею профессора Борисовой, не лишне предположить следующее. Сравнивая Крымгиреева с Владимиром, Грибоедов мог лично убедиться в том, что под влиянием горячо воспринятого им христианства, крымский помещик эволюционировал как духовно, так и культурно. По этой причине Н. М. Сементовский называл его «ученым и образованным человеком», а другой современник обращал внимание на манеры «вежливого султана». «Он принадлежит к числу необыкновенных людей», – заявлял по этому поводу один корреспондентов газеты «Северная пчела» и добавлял: «Сказывают, что он человек весьма просвещенный и любезный». Самюэль Бруннер и Даниэль Шляттер отзывались о поручике Кадигирее так: «Schöner Mann», – что в переводе с немецкого буквально означает «славный человек». Англий­ские же путешественники (Джордж Джонс, Роберт Лайолл, Джеймс Уебстер, Мэри Холдернесс), видевшие Крымгиреева в Крыму, особо подчеркивали ту роль, которую сыграли в его воспитании и преображении (надо полагать, из невежественного азиата в цивилизованного европейца) несколько лет жизни, проведенных в Британии. Наконец, хорошо известно, что именно Султану, увлекавшемуся крым­ской историей, были «обязаны своим спасением остатки Неаполя Скиф­ского возле Симферополя» (ПССГ), а также некоторые иные предметы старины и памятники древности. Немаловажно подчеркнуть и то, что в 1837 году поручик стал одним из девятнадцати жителей Таврической губернии, «подписавшихся на собрание сочинений Пушкина» (Е. В. Черноусова, В. П. Казарин), которое издавалось «в пользу его семейства».

Вместе с тем, не все современники замечали благотворные перемены в Кадигирее. Известный мемуарист Ф. Ф. Вигель вспоминал о нем так: «Добрый, честный полудикарь, которого характер ни сектаторство, ни кротость жены не могли совершенно смягчить, которого опасно было сердить и трудно унимать». О своенравии крымского помещика свидетельствует и архивные документы. В путевом дневнике А. С. Норова, побывавшего на полуострове в тридцатые годы XIX века, говорится о ссоре А. И. Крымгиреева с мурзами, из-за чего татарская слобода, близ которой жил поручик, оказалась «разделена на две части» (РНБ ОР). А в журналах заседаний Симферопольского уездного суда за 1823 год выявлены материалы дела «о причинении Султаном Крым Гиреем побоев унтер-офицеру инвалидной роты Петру Гулину при покупке леса» (ГААРК). Неслучайно 10 июля 1825 года, вспоминая о прогулке с Кадигиреем, Грибоедов записал в дневнике: «Султан о религии толковал очень порядочно в Бахчисарае, свое и чужое, но премудрость изливается иногда из уст юродивых». Складывается впечатление, что автор путевых заметок иронизирует над проповедником и его личными качествами – будто сомневаясь в том, что воцерковление способно в корне изменить человеческую сущность.

Как видно, в Крыму Грибоедов вряд ли испытывал недостаток в материале для написания трагедии о князе Владимире. Его раздумьям над сюжетом этого сочинения здесь наверняка способствовали и поездки по местам, связанным с Крещением, и общение с лицами, составлявшими его собственное окружение.

Литература:

Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 117, 137–139.

Тема «Грибоедов и Крым» в свете задач современной русистики.

В этот день родился Павел Владимирович Михед – доктор филологических наук, профессор, ведущий научный сотрудник Национальной академии наук Украины.

Один из видных специалистов в области научной биографистики, профессор Михед был официальным оппонентом моей диссертации «Путешествие А. С. Грибоедова на Юг …» (Симферополь, 2010). Многие из наблюдений и пожеланий ученого, изложенные в отзыве на данную работу, не только вдохновили меня в канун ее защиты, но и были учтены в дальнейшем – при подготовке монографии «Грибоедов и Крым» (Симферополь, 2011). С удовольствием поздравляю глубокоуважаемого Павла Владимировича с днем рождения и предлагаю вниманию Интернет-пользователей текст вышеназванного отзыва. Считаю его важным напутствием для всех, кто пробует себя в биографике как жанре литературоведческого исследования и потому испытывает трудности при написании диссертации.

* * *

ВІДЗИВ

про дисертацію Мінчика Сергія Сергійовича на тему «Подорож О. С. Грибоєдова на південь в 1825 році: науково-біографічний контекст і творча рефлексія», представлену на здобуття наукового ступеня кандидата філологічних наук зі спеціальності 10.01.02 – російська література.

Павел Владимирович Михед на защите диссертации
"Путешествие А. С. Грибоедова на Юг ...".

Представлена до захисту дисертація видається актуальним дослідженням з декількох міркувань. По-перше, інтерес до біографічного методу з моменту його виникнення, статті Ш. Сент-Бьова «П’єр Корнель» (1829), пережив як спалахи живого захоплення, так і втрати цікавості до життєписів поетів і письменників. Можна навіть прокреслити своєрідну діаграму, що відбиває припливи і відпливи цього інтересу. Відважусь припустити, що біографіка займає особливу увагу в епохи домінування романтичного типу творчості, радше на його схилку, коли людська особистість ще в центрі всесвіту, але з’являються потужні раціональні інтенції, які мають на меті раціоналізувати розуміння природи творчої індивідуальності. Варто при цьому зазначити, що вже в кінці XIX ст. запанувала невідпорна думка, яка по-різному була інтерпретована дослідницькими практиками, про те, що авторський світ іманентний літературному твору. Наведу всім відому фразу Миколи Гоголя: «Герои мои потому близки душе, что из души; все мои последние сочинения – история моей собственной души» (VIII, 292). Ця ідея отримала розвиток у вітчизняній гуманітарній науці 20-х рр., відзначу праці Г. Шпета (Эстетические фрагменты. – ІІІ. – Пб., 1923) і Г. Винокура (Биография и культура. - М., 2007). Український поет і критик Євген Маланюк, який був добре знайомий з цими працями, в статті про Чупринку зробив таке узагальнення: проблема стилю є проблема біографії (Маланюк Є. Чупринка і проблеми біографії // Книга спостережень. Проза. – Т. 1. Торонто, 1962. – С. 162). Автор дисертації знайомий з цими ідеями і вони є важливою опорою його дослідницького інструментарію.

По-друге. В кінці XX ст. біографіка стала окремою дисципліною гуманітарного циклу і вона почала займати чільне місце у системі наук про людину. В останні десятиліття вийшла низка праць з цієї проблематики. Назву найбільш відомі: Померанцева Г. Е. Биография в потоке времени: ЖЗЛ: Замыслы и воплощение серии. М., 1987; Беленький И. Л. 1) Проблемы биографического жанра в советской исторической науке. М., 1988; 2) Биографика в системе наук о человеке: Становление, этапы, развития и междисциплинарный контекст отечественного биографоведения. М., 1999. – С. 211–220. 3) Биография и биографика в отечественной культурно-исторической традиции // История через личность: Историческая биография сегодня. М. – С. 37–54. Валевский А. Л. 1) Основания биографики. Киев, 1993; Биографика как дисциплина гуманитарного цикла // Лица: Биограф. альм. М., СПб., 1995. – Вып. 6. – С. 32–68. Репина Л. П. Акт «истории одной жизни» к «персональной истории» // История через личность. – С. 55–74. Петровская И. Ф. Биографика: Введение в науку и обозрение источников биографических сведений о деятелях России 1801–1917 годов. Спб., 2003. Можна пошкодувати, що ці праці не потрапили в поле зору дисертанта. Вони не мають безпосереднього відношення до біографії Грибоєдова, але безперечно, додали б впевненості авторові в аргументації наукової продуктивності вибраного напрямку дослідження – аналізу важливих епізодів з життя і творчості Грибоєдова. 

По-третє. Проблема наукових біографій творців слова і нині полишається актуальною. Сучасна наука схильна розглядати наукову біографію як «жизнеописание и жизнеобъяснение, которое соответствует принципам, методам и критериям научного исследования» (Ярошевский М. Г. Биография ученого как науковедческая проблема // Человек науки. М., 1974. – С. 22). Схильний стверджувати, що дисертаційна робота відповідає цьому критерію, оскільки дослідницький інструментарій відзначається науковою об’єктивністю, аналітизмом і доказовістю. Попередньо зауважу, що робота є поважним вкладом у створення наукової біографії драматурга. У всякому випадку академічне літературознавство не може легковажити і відмахнутись від виказаних в дисертації зауваг і положень.

Разом з тим, приступаючи до експертизи дослідження Сергія Сергійовича мушу сказати, що вона виявилась далеко не простою справою. Головні здобутки дисертанта треба віднести до жанру наукового коментування, який вимагає від дослідника цілокупно непересічних якостей як наукових, так і людських. Поперед всього – високої загальної культури і освіченості, коментатор повинен знатись на текстології, психології творчості, вичерпно знати літературу з коментованого питання, він не має права на помилку, він повинен бути у доброму сенсі педантичним і винахідливим. А ще коментування передбачає і досвід роботи в інших літературознавчих жанрах. Бодай для того, щоб чітко уявити жанровий канон наукового коментаря. Оцінювати якість коментаря можна лише за умови, коли експерт пройде слід у слід за коментатором, що, зрозуміло, є можливим не в усіх випадках (в тому числі і звернення до архівних чи мало доступних джерелах). Тому питання має бути переключено в сферу технології дослідження, на чому я і сконцентрую увагу.

Вже перший розділ, присвячений огляду літератури, демонструє фундаментальну обізнаність дисертанта з науковим доробком російських вчених з проблематики дослідження. Огляд охоплює всі скільки-небудь відомі праці з ХІХ ст. до наших днів. В поле зору автора потрапляють і праці кримських краєзнавців. Це варто віднести на кошт кримського літературного краєзнавства, яке відзначається на загал добротним науковим рівнем. Впадає, правда, в очі, що дисертант обмежується лише вітчизняними авторами, а іноземні пасивно присутні в бібліографії, хоч звернення до них могли б допомогти автору. Наприклад, науковець звертається до польських постатей – Адама Міцкевича і Генріка Ржевуського (їх автор називає «польськими революционерами» (с. 31), що в роботі, яка розвінчує радянські міфи, звучить трохи смішно), але польські джерела відсутні, маю на увазі довідкові: Kronika życia i twórczości Mickiewicza (у 4 книгах) і «Mickiewicz. Encyklopedia». – Warszawa, 2001.

В статті Марти Зеленської про Генріка Ржевуського ставиться під сумнів гіпотеза Леона Гомолицького про зустріч Грибоєдова і Міцкевича в Криму. Вона посилається на працю Сімеона Ланди (ця стаття «Мицкевич накануне восстания декабристов» була надрукована у виданні «Литература славянских народов. Сб. статей. М., 1959», так що комплімент Сергія Сергійовича А. Конькову – деяке перебільшення), де він закидає Гомолицькому, що той помилився в даті листа Ржевуського, на чому і будувалась гіпотеза. Та й постать того ж Ржевуського отримала вже об’єктивну оцінку. Справедливості ради, варто сказати, що дослідник прийшов до вирішення цього питання своїм шляхом, але шлях міг би бути набагато коротшим. Принагідно скажу, що при вивченні російської літератури варто сміливіше залучати зарубіжні джерела, оскільки на рівні еліт Європа ХІХ ст. (особливо першої половини) була єдиною, відбувався вільний обмін ідеями і людьми. Перші проблеми почалися у другій половині 40-х років, коли були сформульовані перші обмеження про виїзд за межі Росії (див. про резонанс цих законів у щоденниках Нікитенко). 

Ще один мотив дисертації, до якого двічі звертається автор. Йдеться про великі руйнації (в т.ч. і античних пам’яток), до яких вдалися російські військові при колонізації Криму. На думку автора, гіркі слова Грибоєдова про те, що «с нами пришел дух разрушения», чи про Феодосію: «ни одного здания не уцелело, ни одного участка древнего города не взрытого, не перекопанного» були сказані на основі інформації М. Сушкова – кримського чиновника. Але, по-перше, Грибоєдов, думаю, це бачив на власні очі, а потім це вже у 20-х стало темою розмов у Європі. Згадуваний у дисертації Едмунд Даніель Кларк видрукував книгу «Travels in various Countries of Europe, Asia and Africa (4to, 1810–1819; 2nd ed., 1811–1823)», яка, певен, не пройшла непоміченою в Росії. Гадаю, що залучення цього матеріалу збагатили б коментар. Кларк згаданий у тексті, але його ім’я не зазначене у бібліографії, хоч є посилання. Ці мої зауваги носять характер побажань сміливіше звертатись до сучасних іншомовних джерел.

Один із важливих розділів книги присвячений колу знайомств Грибоєдова в Києві і Криму. Дослідник звернувся до загальної ревізії уявлень радянської науки, йому вдалось переглянути багато позицій, розвіяти чимало міфів, якими так щедра наука про декабризм минулої епохи. І це при тому, що автор не розриває старих пут бодай в лексиці: звідси згадані «революционеры», «революцинные круги» и т. д. Однак по суті критична налаштованість дисертанта дає свої плоди. Досить переконливо звучить теза про те, що Грибоєдов не уникав зустрічей з людьми, які причетні до кола декабристів, але документальна база свідчить, що особисто він не був пов’язаний ніякими завданнями чи місіями. І взаємини з Оржицьким, і епізод з перекупкою Саблів, як і інші факти, видаються слушними. Для літературознавців і істориків попередньої епохи було властиво за поведінкою когось з історичних персонажів, які потрапляли в поле дослідження, бачити політично алгоритмізовані коди (приклад – праці Нєчкіної М. В.). Відсутність же повноти документальної бази лише розпалювала фантазію дослідників. Такий підхід не в характері нашого автора, який скрупульозно дошукується істини, залучаючи різноманітний матеріал, що здатен додати інформацію про той чи інший факт, або про історичного персонажа. А в певних випадках він має перевагу, бо бездоганно знає топографію Криму, що дозволяє робити важливі висновки (як у випадку з епізодом обіду у капітана Манто).

Другий розділ присвячений питанню наукової біографії Грибоєдова і місцю в ній подорожі до Криму. Автор оглядає коло знайомств і цікавими видаються своєрідні портрети Мальцова, Бороздіна, Султана Крим-Гірея, Джемса, згаданих у кримському щоденнику драматурга.

Докладно розглянуто в роботі епізод кримської «іпохондрії», який, з погляду автора, «приближает к развязке целого ряда актуальных проблем научной биографии» Грибоєдова. Це в загальній композиції дещо локальний сюжет, який проте актуалізує не лише кримські події, але всі дуельні історії, змушує детально проаналізувати поведінку Грибоєдова в різних обставинах. Дуель здатна вимірювати людські вчинки найвищою ціною, а тому завжди несе в собі потужний екзистенціальний потенціал. Цей розділ, як на мене, не є випадковим. На відміну від своїх знаменитих попередників, зокрема тієї ж Нєчкіної, дисертант пов’язує душевні переживання письменника не з тим, що він переживав «разногласия с киевскими радикалами», а з зовсім іншими обставинами (поперед всього – внутрішніми переживаннями) і досить переконливо це доводить.

Третій розділ роботи акцентує увагу на творчій еволюції Грибоєдова під впливом подорожі до Києва і Криму. Зрозуміло, поставлена проблема зобов’язує до широкого і масштабного мислення. Думаю, що хід роздумів автора і його висновки переконують в продуктивності вибраного кроку. Торкаючись нездійсненого задуму, пов’язаного з ідеєю трагедії на матеріалі життя Святого Володимира, дослідник і в цьому випадку ґрунтовно підходить до висвітлення питання. Він подає характеристику історичних поглядів Грибоєдова, наводить факти, які свідчать про живий інтерес драматурга до Київського періоду давньоруської історії. У дисертації зроблена спроба реконструкції задуму, що є складним літературознавчим завданням. Напрямок думання дослідника видається підставним. Відправним є твердження Грибоєдова про те, що він не збирається «перекраивать Шекспира», а має на меті створити «собственную трагедию». Дослідник вдається до проекції внутрішніх психологічних проблем драматурга, а також проблем культурно-історичного плану, якими жваво цікавився Грибоєдов, на задум трагедії і це виглядає коректно і переконливо.

Примітним в дисертації є розділ, присвячений щоденнику як своєрідному прозовому жанру. Сергій Сергійович зачіпає проблеми жанру кримських подорожніх нотаток, порівнюючи його з «Путевыми письмами к С. Н. Бегичеву». Дослідник відзначає домінування в першому епістолярної форми, в той час як кримські записи тяжіють до традиційної форми щоденника. Кримський журнал підданий всебічному аналізу: дисертант складає списки згадуваних географічних назв, флори і фауни Криму, людей, фіксує форми господарювання. Все це закартковане і подане в додатках. Автор приділяє увагу і художній формі щоденника. У властивій йому педантичній манері він інвентаризує і характерні риси стилю. Правда, при цьому дисертант не уникає банальних формулювань: описи щоденника «характеризуются частым использованием разнообразных эпитетов, метафор и сравнений». Наведені художні фігури піддані статистичній обробці і на кожну з них заведена картка. Звертає автор увагу і на малюнки та їх своєрідність, якими супроводжується текст щоденника. Доказовою виглядає теза про те, що щоденник не був передтекстом, а самостійним художнім текстом. Важливо підкреслити, що твір Грибоєдова розглядається в контексті розвитку жанру подорожніх нотатків в Росії на початку ХІХ ст.

В роботі подані висновки, які відбивають зміст дисертації. Вони носять дещо інформативнобелетристичний характер, але на це є своє пояснення, яке виходить зі специфіки даної дисертації, про що я говорив на початку.

В цілому дисертація залишає гарне враження. Я розглядаю її як прекрасну обіцянку того, що в науку прийшов дослідник рідкого профілю, який за умови продовження наукової практики у вибраному жанрі може вирости у фахівця високої кваліфікації.

До виказаних в ході аналізу дисертації недоліків додам деякі мовні огріхи. Можна зауважити деяку неточність слововживання. Байрон названий «британським поетом» (с. 168). Правда, на с. 189 він стає все ж англійським. Або автор пише, що Грибоєдов цікавився «литературой по искусству малороссов» (с. 137). Зустрічаються механічні помилки, частину яких варто занести на рахунок комп’ютера, який ніяк не освоїть правопис не з дієприкметниками і дієприслівниками. В цілому ж робота у стилістичному плані виглядає благополучною. А на сторінках емоційно забарвлених, з частим зверненням до риторичних зворотів автор демонструє гарне володіння пером.

Робота пройшла належну апробацію, про що свідчить участь у конференціях та публікації. Автореферат відповідає змісту дисертації. Правда тут немало огріхів. Серед завдань дисертації – «причини … похмурого настрою письменника», або серед свої досягнень автор бачить те, що ним «відновлено історію вивчення проблеми перебування О. С. Грибоєдова в Києві і в Криму», додам з іроніє «одноосібно». Думаю, що не варто називати Грибоєдовську енциклопедію «так званою».

Підводячи підсумок, зазначу, що дисертація є цілісним і завершеним дослідженням, що дає підстави стверджувати, що Мінчик С. С. достойний наукового ступеня кандидата філологічних наук. 

Рецензент                                                                                                   Михед П. В.,

доктор філологічних наук, професор,

завідувач відділу слов’янських літератур

Інституту літератури ім. Т. Г. Шевченка

НАН України.

Ф. В. Булгарин о путешествии А. С. Грибоедова в Крым.

В этот день родился Фаддей Венедиктович Булгарин (1789–1859) – русский издатель, журналист, писатель и литературный критик, близкий друг А. С. Грибоедова.

Фаддей Венедиктович Булгарин
(из фондов Польской национальной библиотеки).

В 1824 году Булгарин опубликовал фельетон «Литературные призраки», где под видом одного из персонажей изобразил создателя «Горя от ума». Традиционно принято считать, что в этом сочинении «от имени Талантина излагаются довольно подробно литературно-теоретические взгляды Грибоедова» (И. С. Зильберштейн) – бесспорно, известные не только Булгарину, но и всем, с кем общался драматург.

Статья была напечатана всего через год после возвращения Грибоедова с Кавказа (и меньше чем за год до его поездки в Крым). Похоже, что именно поэтому Булгарин начал свое произведение так: «В наше общество попал нечаянно один истинный литератор, Г. Талантин, недавно прибывший в столицу из отдаленных стран, где он находился по службе; и он-то был причиною разговора, который я здесь помещаю». Данный фрагмент текста предшествует беседе Лентяева, Неучинского, Фиялкина и Борькина с Архипом Фаддеевичем и Талантином – составляющей композиционный стержень произведения.

Первая реплика в фельетоне, задающая тон вышеназванному разговору, завершается вопросом Архипа Фаддеевича к Талантину о его странствиях: «Скажите мне, что вы делали?», – на который тот отвечает: «Учился!». Когда же его спрашивают: «Разве надобно учиться, чтоб быть поэтом?», – Талантин неожиданно говорит: «Точно так, как надобно учиться, чтоб быть музыкантом, скульптором, живописцем». И далее: «Талант есть способности души принимать впечатления и живо изображать оные: предмет, природа, а посредник между талантом и предметом – наука».

Последняя фраза заставляет Лентяева, Неучинского, Фиялкина и Борькина пуститься в рассуждения о том, что же «требуется от русского поэта», дабы его мастерство достигло совершенства. Все это время Талантин почти не упоминается в тексте. Лишь в самом конце фельетона он заявляет о том, что же именно должен предпринять начинающий автор для своего блага: «Не худо также познакомиться с новыми путешественниками по Индии, Персии, Бразилии, Северной Америке и островам Южного океана. Это освежит ваше воображение и породит новые идеи о природе и человеке».

Итак, с одной стороны, «воображение», а с другой – «новые идеи о природе и человеке». Если прообразом Талантина действительно был Грибоедов, то приведенные слова должны отражать реальную позицию драматурга. Последний, как видно, полагал, что жанр литературного путешествия может иметь большое влияние как на эстетическое, так и на социально-философское развитие любого художника. А раз Грибоедов неизменно стремился к практическому освоению всего, «что хочешь изучить» теоретически, то и в странствии как таковом он должен был видеть реальную возможность приобрести соответствующий опыт. Из этого же следует, что, готовясь к поездке на Юг – незадолго после издания «Литературных призраков» – Грибоедов не мог преследовать лишь одной творческой цели.

Данный вывод косвенно подтверждается и самим автором «Горя от ума»  Все в том же 1824 году он характеризует себя как человека «с ненасытностью души, с пламенной страстью к новым вымыслам, к новым познаниям, к перемене места и занятий, к людям и делам необыкновенным». Здесь Грибоедов более чем откровенен: литератор-дипломат прямо говорит, что помимо творчества в его жизни есть много других интересов.

Литература:
Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 69–71.