понедельник, 27 августа 2012 г.

Польский идеолог советского грибоедоведения. Памяти Л. Н. Гомолицкого.


В этот день в Санкт-Петербурге родился Лев (Леон) Николаевич Гомолицкий (1903–1988) – русский и польский поэт, публицист, литературовед.

На исходе военного десятилетия в Гомолицкий (Gomolicki) издал книгу, посвященную российскому периоду жизни Адама Мицкевича (Варшава, 1949 г.). Изучая вопрос о пребывании ссыльного поэта на Юге, исследователь предположил, что 29 июня 1825 года в Артеке (на даче Густава Олизара «Кардиятрикон») со­сто­ялась его конспиративная встреча с А. С. Грибоедовым – якобы засвидетельствовавшая причастность обоих литераторов к деятельности революционных сообществ.

Изучая документальные свидетельства о крымском периоде жизни Мицкевича, Гомолицкий обратил внимание на то, что граф Олизар упоминается Грибоедовым в дневниковой заметке от 29 июня 1825 года. Именно в этот день Хенрик Ржевуцкий (бессменный спутник Мицкевича) отправляет из Ак-Мечети письмо, где повествует о своем недавнем приезде на полуостров в обществе ссыльного поэта. Последнего, в свою очередь, называет хозяин виллы «Кардиятрикон» в числе именитых гостей, посетивших его дом летом того же самого года. По существу, именно сопоставляя эти даты и опираясь на известные факты о сотрудничестве декабристов с деятелями польских тайных обществ в канун событий на Сенатской площади, Гомолицкий и выдвинул свою гипотезу, отразив ее на страницах книги «Дневник пребывания Адама Мицкевича в России».

Несмотря на свою дискуссионность, означенная версия нашла широкую поддержку среди ученых и утвердилась во многих трудах о путешествии Грибоедова в Крым. Очевидная же конъюнктурность данной концепции, утверждавшей важный для советской идеологии факт неизбежности единения славянских борцов за свободу, получила надлежащую оценку лишь в западном литературоведении. В частности, в материалах обстоятельной мицкевичевской «Энциклопедии», где о встрече двух писателей на Юге говорится лишь в одной статье (из нескольких, касающихся темы странствия польского классика по Крыму), причем как о недоказанном эпизоде. Что же до отечественной науки, то влияние идей Гомолицкого на современных исследователей Грибоедова (как впрочем и Мицкевича, и Олизара) по-прежнему не преодолено.

Предлагаю вниманию гостям моего блога фрагмент книги «Dziennik ...», посвящённый крымскому путешествию Грибоедова.

* * *

W wydaniu Seimowym [131] w odnnośniku na stronie 256, t. XIII kwestionuje się datę tego podania Mickiewicza: “Data pisma mogłaby ulec zakwestionowaniu, ponieważ istnieje list H. Rzewuskiego, pisany dnia 29 czerwca w Symferopolu (Achmeczet), skąd piszący donosi, że dzień czy dwa przedtem bawił z Mickiewiczem w Eupatorii (Kizlew). Zob. H. Seraja Szapszał, A. Mickiewicz w gościnie u Karaimów (odb. z Myśli Karaimkiej, Wilno 1933, s. 7 n.). Ponieważ przy ówczesnych środkach lokomocji taka rychłla zmiana miejsca pobytu nie była możliwa I ponieważ w obu pismah użyto najpewnniej daty tego samego, tzn. Starego stylu, pozostaje przypuścić, że w jednej z tych dat jest omyłka. Wnosząc zaś z listu następnogo, nr CXXXI (do Fr. Malewsiego – L. G.), przyjąć należy raczej, że pomylił się Rzewuski (choćw a autografie najwyraźniej: “ce 29 Juin”) i że pierwsza wycieczka Mickiewicza na Krym odbyla się po 20 lipca 1825 r. (St. P.)”.
Natomiast całkiem rewelacyjnie przedstawia się zesawienie dat ewentualnej pierwszej wycieczki Mickiewicza i Rzewuskiego na Krym z datami dziennika podróży po Krymie Gribojedowa. Od 24 do 26 czerwca Gribojedow mieszkał w Symferopolu robiąc wycieczki w góry. Dnia 26 wyruszył w stronę morza, do Ałuszty, gdzie znowu przebywał przez dwa dni powracając na te same wyżyny Czatyrdahu, które już zwiedzał co dzień z Symferopola. W listach z Symferopola narzekał Gribojedow na natrętne towarzystwo różnych “wielbicieli jego talentu”. W świetle tych zwiezeń wyjazd do Ałuszty wygląda na ucieczkę od niepożądanych znayjomości (może agentów wywiadu carskiego?) z chęncią utrzymania się jednak w pobliżu Symferopola. Tymczasem Mickiewicz z Rzewuskim przybyli 27 czerwca (jeżeli przyjmiemy datę listu Rzewuskiego za autentyczną) do Eupatorii. 29 przyjechali oni de Symferopola, skąd skierowali się w stronę Czatyrdahu (Malewski /131/, t. XVI, 48*), a więc zbliżyli się do Hurzufa, gdzie nad morzem położona była willa poety Gustawa Olizara.
* Slova z “notatek” Malewskiego: “najpierwszy sonnet na Czatyrdahu” odnoszą się do tej pierwszej krymskiej podróży Mickiewicza, ponieważ Malewski opuścił Odessę 19 lipca I nie był swiadkiem późniejszej dłuższej wycieczki na Krym, którą poeta odbył w towarzystwie Karoliny Sobańskiey, jej brata H. Rzewuskiego. gen. Witta i in. 

Rzewuski, przyjaciel Olizara, po długim pobycie za granicą pragnął go zapewne odwiedzić; o Mickiewiczu zaś wiemy, że na Krymie był gościem tegoromantycznego samotnika. 28 czerwca Gribojedow wruszył z Ałuszty również w kierunku Hurzufa zawadzając po drodze o “parcelę” Olizara (patrz niżej str. 99). Zesstawimy to z listem Gribojedowa do W. Odojewskiego (pisany jeszcze z Kijowa 10 czerwca), w którym czytamy: “… po Krymie, gdzie będę włóczyl sięze trzy tygodnie lub mniej… Zapraszają mnie koniecznie do Berdyczowa na jarmark, który rozpocznie się pojutrze: chcą mnie tam poznać z Rzewuskim…”. Do Berdyczowa z niewiadomych powodów Gribojedow się nie wybrał. Po drodze na Krym lub z Krymu miał zamiar udać się do Odessy (jak czytamy w liście do Biegiczewa), gdzie znajdował się wówczas Rzewuski, ale zamiast tego czekał koło tygodnia w Symferopolu, a w dniu, kiedy Rzewuski z Mickiewiczem do Symferopola przyjechali, przerwał niezdecydowane błąkanie się dokoła tej miejscowości I wyruszył z Ałuszty na południe. Osamotniona “parcela” Olizara, dobrze zakonspirovana wskutek pustelniczego trybu życia jej właścicela, służyła, jak wiadomo, za punkt oparcia dla wysłanników tajnych związków. Gribojedow, który wyruszył z Petersburga śladem Mickiewicza i jechał tą samą trasą przez Kijów, mógł mieć pewne uzupełniające instrukcje, przy czym miał wyraźne polecenie skontaktowanie się z Rzewuskim.
To, że w latach pięćdziesiątych Rzewuski odrywał w Warszawie rolę działacza reakcyjnego, nic jeszcze nie mówi o jego poglądach w okresie przedpowstaniowym. Wielu liberałów zmieniło później radykalnie swoje poglądy. Należał do nich na przykład książę Wiaziemski: w latach dwudziestych liberalista, uznany przez carski rząd za niebezpiecznego “jakobina”, później, pod presją reakcji mikołajewskiej, ugiął się i przeszedł do obozu wsteczników. W r. 1825 Rzewuski, dopier powróciwszy z zagranicy, był porwany nastrojami patriotów polskich, ogólnym oczekiwaniem na rychłe zbawienie, na przewrót polityczny w Rosji, na zamach na cara, który wówczas planowano na Krymie I wreszcie na wyzwolenie Polski.
Wiemy przecież, że wyrzucał swojej siostrze Karolinie jej konszachty z carskim generałem, oczywiście nie domyślając się do końca, jak daleko zaprowadził ją ten związek “przyjacielski”. Później zaś w Rzymie na wieść o wybuchu powstania listopadowego wyrażał gotowość pójścia “w szeregach obrońców ojczyzny”. (Ob. Wspomnienia Marii Goreckiej /131/, t. XVI, s. 269–70).
Że podróż na Krym nie była dla Gribojedowa rozrywką, można wywnioskować z jego późniejszego listu do Biegiczewa. Objechawszy południowy cypel Półwyspu Krymskiego Gribojedow znów wrócił do Symferopola, skąd pisał do przyjaciela w przeddzień wyjazdu do Jermołova na Kaukaz: “Z ważnych powodów nie napisałem do Ciebi natychmiast: chciałeś wiedzieć, co zamierzam zrobić z sobą tymczasem ja sam jeszcze nic nie wiedziałem; niewiele brakowało, bym zjawił się w Odesseie; potem na dłuższy csas zamieszkałem w Sobłach, niedaleko stąd, ostatecznie jadę do Jermołova niezawodnie pojutrze; wszystko jest zapakowane. Otóż prawie trzy miesiące spędziłem v Tarydzie, a w wryniku zero…” Gribojedow prosi Biegiczewa, ażeby listu tego nikomu nie pokazywał, tłumacząc, że w nim jest “dużo wariactwa”. Tymczasem list utrzymany jest w naispokojniejszym tonie i Gribojedowowi chodziło widocznie o kilka aluzji do pracy konspiracyjnej. Za takie aluzje można uważać na przyklad niejasne, urywane zdania o niepokojących poetę przeczuciach na bliższą przyszłość: “Zobaczysz, że mi to nie ujdzie na sucho; unoszą się nade mną jakieś ciężkie opary atmosfery Kuechelbekera, które zewsząd jego wypędzaly…” Albo zdanie wprost dotyczące spotkania u Olizara: “O Czatyrdahu i południowym brzegu – później, w swoim czasie…” ([67], s. 408). Wszystko to razem nie pozostawia wątpliwości, że wyjazd Gribojedowa na Krym związany byl z pewną tajemniczą misją, jak również, że pozostaje on w związku z pierwszym (zdaje się, po tym zestawieniu z jednoczesną podróżą Gribojedowa, niewątpliwym) wyjazdem Mickiewicza i Rzewuskiego. Nici, które moża wykryć w niedopowiedzeniach dziennika i listów Gribojedowa, prowadzą do samotnego ustronia tajemniczego Olizara).


Источник:
Gomolicki L. Dziennik pobytu Adama Mickewicza w Rosji, 1824–1829. Warszawa, 1949. S. 79–81.




воскресенье, 19 августа 2012 г.

«Многим обязан я Грибоедову...». Памяти А. Н. Муравьёва.


18 (30 по н. ст.) августа в Киеве умер Андрей Николаевич Муравьёв (1806–1874) – русский литератор, драматург, путешественник, религиозный и общественный деятель, приятель А. С. Грибоедова.

Андрей Николаевич Муравьёв
(из книги "Таврида").
С автором «Горя от ума» Муравьёв познакомился в Крыму в сентябре 1825 года. Своё знакомство с Грибоедовым в одной из симферопольских гостиниц путешественник описывал так: «Случилось однажды ночью, что, встревоженный страшным сном, я громко вскрикнул, и на этот крик вбежал ко мне из соседнего номера сам Грибоедов. Тут только мы увиделись и сейчас же сошлись».

Интересно, что в записках Муравьева говорится не об одной, а о нескольких (двух или трёх) встречах с Грибоедовым. «…Я уже видел часть Южного берега, не находя себе отголоска в равнодушных людях, меня окружавших, когда я познакомился с ним в Симферополе. Мы поехали вместе на Чатырдаг», – пишет автор воспоминаний сначала. И далее: «В Бахчисарае я опять свиделся с Грибоедовым; после очаровательной прогулки в Чуфут-Кале я долго беседовал с ним ночью...». И ещё: «В последний раз я увидел Грибоедова и открылся ему...».

Судя по цитируемым запискам, Андрей Николаевич Муравьёв чаще других видел Грибоедова на полуострове. Почему же автор «Горя от ума» проводил в обществе этого человека так много времени?

В 1825 году Муравьев активно занимался литературным творчеством. Итогом его художественных опытов на Юге стали поэтический сборник «Таврида», первая часть поэмы «Потоп» и трагедия «Владимир», тексты которых он привез в Москву уже в следующем году.

Следует принять во внимание и то, что со временем Муравьев прославился как один из самых ярких мастеров духовной литературы XIX века, а также как заметный деятель религиозного движения. Тем интереснее, что в своих воспоминаниях он утверждал: «Многим обязан я Грибоедову...».

Приведенные слова поэта-путешественника, разумеется, нельзя воспринимать однозначно. Его мемуары составлялись в то время, когда личность и творчество Грибоедова уже «начинали становиться предметом легенды и «наследование» ему также могло осознаваться как миссия». Наконец, сам А. Н. Муравьев был одержим «постыдной страстью» к ряду современников, а потому, видимо, не мог не вспоминать о дорогих ему людях без явного преувеличения.

Впрочем, это вовсе не значит, что Муравьёв сплошь фантазировал, когда писал о драматурге – некоторое влияние на его внутреннюю эволюцию (причем не только художественную, но и духовную) автор «Горя от ума» действительно мог оказать. Ведь, странствуя по Крыму, Грибоедов сам интенсивно развивался как литератор и христианин. Поэтому среди лиц, часто и подолгу видевших будущего классика на Юге, оказалось немало творческих (А. К. Боде, Н. В. Сушков) и религиозных (А. И. Крымгиреев, И. А. Мальцов) людей. По этой же причине видное место в крымском окружении Грибоедова занял именно Муравьев – в то время ещё молодой путешественник, не чуждый литературе и спасительной вере в Господа.


Литература:
Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 57, 58.




воскресенье, 12 августа 2012 г.

Почему в Крыму А. С. Грибоедов думал о В. К. Кюхельбекере?


11 (23 по н. ст.) августа в Тобольске в возрасте сорока девяти лет умер Вильгельм Карлович Кюхельбекер  (1797–1846) – русский поэт, декабрист, товарищ А. С. Грибоедова.

Вильгельм Карлович Кюхельбекер
(из книги "Художник-декабрист Николай Бестужев")
В симферопольском письме к С. Н. Бегичеву от 9 сентября 1825 года, рассуждая о предстоящем  возвращении на службу в Грузию, Грибоедов спрашивал: «Отчего я туда пускаюсь что-то скрепя сердце?». И далее писал: «Увидишь, что мне там несдобровать, надо мною носятся какие-то тяжелые пары Кюхельбекеровой атмосферы, те, которые его отовсюду выживали, и присунули наконец к печатному станку Греча и Булгарина». Совершенно ясно, что эта замысловатая фраза была как-то связана с тем настроением, которое испытывал Грибоедов, уезжая из Крыма. Но какой смысл вкладывал в нее драматург и, главное, как «тяжелые пары Кюхельбекеровой атмосферы» в действительности соотносились с его крымской «ипохондрией», природа которой до сих пор не определена? Данный вопрос не становился предметом отдельного рассмотрения даже в тех исследованиях, которые целиком посвящены изучению личных и творческих связей Грибоедова и Кюхельбекера.

Оба литераторы сблизились в 1821 году на Кавказе, во время совместной службы в штабе генерала Ермолова. В скором времени их тесное общение переросло «в творческую дружбу, а со стороны Кюхельбекера и в поклонение, длящееся всю жизнь». Именно будущий декабрист, как явствует из его же собственных слов, видел, как создается «Горе от ума», и даже был первым, кому автор комедии «читал каждое отдельное явление непосредственно после того, как оно было написано». Значит, писатели действительно знали друг друга очень хорошо, и степень их взаимного доверия и правда была высока. Вот почему Грибоедов (и его ближайшее окружение, в которое также входил Бегичев), несомненно, лучше других представлял, что же такое кюхельбекерова атмосфера и каковы ее «пары».

Нет оснований сомневаться в том, что авторская метафора из письма за 9 сентября 1825 года должна была отражать самый конкретный смысл и предполагать несомненное понимание со стороны адресата. Здесь Грибоедов совершенно определенно пишет о своем состоянии. Им не просто описываются какие-то смутные ощущения, а прямо называются испытываемые чувства – драматург сравнивает их с теми, что «отовсюду выживали» его товарища. И речь в данном письме, несомненно, идет о некоторых обстоятельствах, которые многократно вынуждали Кюхельбекера самым решительным образом менять свою жизнь.

Научно-критическая литература об известном поэте-декабристе указывает на то, что подобных эпизодов, предшествовавших 9 сентября 1825 года, в его судьбе было немало. Известно, что с 1820 по 1822 годы из-за нескончаемых проблем с властями он сначала отправляется за границу, потом также спешно возвращается – чтобы вскоре удалиться на Кавказ, а затем оказаться в имении родной сестры на Смоленщине. С 1822 года количество переездов Кюхельбекера заметно сокращается, но его жизнь не становится легче: ввиду отсутствия денег скиталец не может ни сосредоточиться на творческой деятельности, ни сыграть долгожданной свадьбы. В итоге весной 1825 года он попадает в редакцию журнала «Сын Отечества», издатели которого, Н. И. Греч и Ф. В. Булгарин, немедленно поручают новому сотруднику выполнение самой нелегкой работы.

Как видно, «пары Кюхельбекеровой атмосферы» могут характеризоваться роковым переплетением жизненных трудностей, вызванных постоянными гонениями и крайней нуждой. Но самое главное в них то, что это совершенно разные обстоятельства: одни «отовсюду выживали» начинающего писателя, не имея прямого отношения к его безденежью, другие же, не будучи причиной вынужденных скитаний будущего декабриста, привели того «к печатному станку Греча и Булгарина». Какие же из этих проблем имел в виду Грибоедов и почему соотносил их с тягостным предчувствием от своего возвращения на Кавказ? Ведь фраза о его товарище в письме за 9 сентября 1825 года следует непосредственно после слов драматурга о возможности «несдобровать» на службе. Более того, данные высказывания формально объединены в одно предложение, а значит, неотделимы друг от друга и в представлении самого Грибоедова. Почему? Известные факты о жизненном пути Кюхельбекера позволяют найти ответ и на этот вопрос.

26 апреля 1822 года, работая в штабе русской миссии на Кавказе, будущий заговорщик «подает официальное прошение об увольнении». Спустя три дня его начальник А. П. Ермолов отправляет в столицу рапорт, где заявляется, что В. К. Кюхельбекер, «не прослужив положенного годового термина, уволен от продолжения здесь службы по болезненным припадкам». Наконец, молодому поэту выдается увольнительный аттестат с такими формулировками, которые делают почти невозможными его «дальнейшие попытки государственной службы».

Судя по всему, прославленный генерал Ермолов, известный своим либеральным отношением к сослуживцам, все же имел веские основания пойти на такой неоднозначный шаг. И мотивация, которая была указана им в рапорте за 29 апреля 1822 года, действительно отражала подлинную суть возникшей проблемы. Ведь из-за болезни, перенесенной в 1807 году, Кюхельбекер постоянно страдал от глухоты, которая, по мнению некоторых, и привела к тому, что «болезненные припадки вспыльчивости» вскоре сделались почти бессменными спутниками его жизни. Так, 18 декабря 1821 года будущий декабрист сообщает в одном из писем: «Мое здоровие приметно поправляется». А 1 октября 1822 года его состоянием интересуется уже Грибоедов: «Из последнего [письма – С. М.], от  22-го августа, вижу, что у тебя опять голова кругом пошла».

Поводом, вынудившим В. К. Кюхельбекера покинуть Грузию, по традиции принято считать его дуэль с одним из местных чиновников – Н. Н. Похвисневым, который приходился «дальним родственником Ермолова». В этом случае причины, из-за которых генералу пришлось уволить молодого писателя с таким неудобным аттестатом, становятся вполне понятными.

Наибольший интерес в свете изложенного, однако, вызывает другое обстоятельство. Н. Н. Муравьев, также находивший при А. П. Ермолове и лично знавший скандального поэта, вспоминал об апрельских событиях 1822 года буквально следующее: «Грибоедов причиною всего, и Кюхельбекер действовал по его советам».

Детали этого важного инцидента до сих пор не известны. Весьма туманно пишет о происшествии и полковник Муравьев: «На днях они поссорились у Алексея Петровича, и как Похвиснев не соглашался выйти с ним на поединок, то он ему дал две пощечины». И еще: «Алексей Петрович, узнавши о сем, очень сердился, сказав, что Кюхельбекера непременно отправит отсюда в Россию, а между тем велел, чтобы они подрались». Из этих заметок явствует, что генерал А. П. Ермолов не запретил дуэли, но свое обещание избавиться от незадачливого сослуживца все же сдержал.

Из-за скандального поединка в Тифлисе Кюхельбекер так и не сможет хорошо устроиться в дальнейшем. Будто в подтверждение этому Е. А. Энгельгардт, близко знавший поэта, заявит в одном из своих писем к последнему: «... Происшествие у Ермолова и удаление от него не в твою пользу». Определенную ясность в связи с этими обстоятельствами приобретает и выражение «пары Кюхельбекеровой атмосферы» из письма Грибоедова к Бегичеву за 9 сентября 1825 года. Вероятнее всего, здесь автор «Горя от ума» подразумевал именно те внезапные припадки вспыльчивости (но никак не безденежье и тем более не общественно-политическую деятельность), которые всю жизнь преследовали его товарища и подталкивали к постоянным конфликтам с окружающими (в столицах, за границей, на Кавказе), лишали достойной службы и «присунули наконец к печатному станку Греча и Булгарина».


Литература:
Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 85–89.






суббота, 4 августа 2012 г.

Издатель грибоедовских дневников. Памяти Д. А. Смирнова.



В этот день, 4 (16 по н. ст.) августа, родился Дмитрий Александрович Смирнов (1819–1866) – русский литератор, дальний родственник и биограф А. С. Грибоедова, публикатор и первый комментатор его «Черновой тетради», собиратель документов, связанных с жизнью и творчеством классика.

Из первой публикации
"Черновой тетради" А. С. Грибоедова
("Русское слово", 1859, том IV).
Изучая писательские бумаги, Д. А. Смирнов подготовил обстоятельные примечания и к южному дневнику Грибоедова, наравне с иными его рукописями составлявшему «Черновую тетрадь». 

«Это настоящие, неподдельные путевые записки, писанные на известных местах, под влиянием известных впечатлений, а не путешествие, составленное и обдуманное в кабинете и разросшееся, с помощию целой груды книг под руками, из тощих заметок в толстый том», – писал Д. А. Смирнов о грибоедовских дневниках.

Первое издание журнала 1825 года по существу сопровождалось лишь толкованием (нередко ошибочным) крымской топонимики и некоторых реалий. Впрочем, несмотря на ряд недостатков, именно примечания Д. А. Смирнова в течение почти что полутора столетий оставались наиболее полным и точным комментарием к южному дневнику Грибоедова.