понедельник, 24 декабря 2012 г.

Встреча Адама Мицкевича с А. С. Грибоедовым в Артеке – вымысел?



В этот день, 24 декабря, родился Адам Мицкевич (1798–1855) – польский поэт и видный деятель национально-освободительного движения.

Адам Мицкевич
(из одноименной книги В. А. Мякотина).
Осенью 1823 года Мицкевич был обвинен в организации тайных обществ, арестован и брошен в тюрьму, а спустя некоторое время и вовсе отправлен в ссылку. Поселившись на юге России, в Одессе, он предпринял несколько поездок и в Крым. Считается, что во время одной из них Адам Мицкевич познакомился с русским поэтом и драматургом А. С. Грибоедовым. Их свидание якобы состоялось 29 июня 1825 года в Артеке, на даче Г. Ф. Олизара «Кардиятрикон».

Версию о встрече двух великих поэтов в Крыму выдвинул польский исследователь Л. Н. Гомолицкий, автор книги «Dziennik pobytu Adama Mickewicza w Rosji» (Варшава, 1949 г.). Изучая документы, связанные с южным периодом жизни Мицкевича, он заметил, что имя графа Олизара называется Грибоедовым в дневниковой заметке от 29 июня 1825 года. Именно в этот день Хенрик Ржевуцкий – бессменный спутник Мицкевича – отправляет из Ак-Мечети (Симферополя) письмо, где говорит о своем недавнем приезде на полуостров в обществе польского литератора. В свою очередь, последний упоминается в мемуарах Густава Олизара среди именитых гостей, посетивших дачу «Кардиятрикон» летом того же самого года.

По мнению Л. Н. Гомолицкого, свидание будущих классиков 29 июня 1825 года в Артеке не было случайным. Общеизвестно, что накануне мятежа в Санкт-Петербурге русские заговорщики активно сотрудничали с поляками в целях ужесточения борьбы с царизмом. Одним из частных проявлений этого сотрудничества исследователь посчитал и возможную встречу Грибоедова с Мицкевичем, Олизаром и Ржевуцким. Ведь если первого лишь подозревали в близости к тайному сообществу, связи последних с национально-освободительным движением в Польше никогда не вызывали сомнения.

После выход в свет книги «Dziennik …» версия о таинственных переговорах в Артеке была поддержана широким кругом ученых и утвердилась во многих трудах, посвященных визиту Грибоедова в Полуденный край. Это неудивительно, ведь Гомолицким по существу утверждался важный для советской идеологии факт неизбежности единения славянских борцов за свободу. Надлежащую оценку его гипотеза получила лишь в западном литературоведении. Что же до отечественной науки, то влияние Гомолицкого на современных исследователей Грибоедова (как, впрочем, и Мицкевича, и Олизара) по-прежнему не преодолено.

А между тем вывод о крымской встрече Грибоедова с Мицкевичем 29 июня 1825 года нуждается в тщательной перепроверке. Помимо прочего, не до конца ясно, а мог ли ссыльный поэт вообще оказаться в Артеке в указанный день. На этот счет в научно-критической литературе имеется сразу несколько предположений.

С одной стороны, заявляется, что за день до указанного события, а именно 28 июня 1825 года, Адам Мицкевич все еще находился в Одессе (В. Володарский) – во всяком случае, именно этим днем принято датировать одно из его писем к местным властям. Но могло ли данное обстоятельство помешать Мицкевичу оказаться в Артеке именно 29 июня 1825 года – якобы из-за того, что преодо­леть такое расстояние за одни сутки «на той час було практично немож­ливо» (В. Володарский)? Едва ли – ведь известно, например, что на преодоление морского пути из Одессы в Евпато­рию 11 августа 1825 года М. С. Воронцову понадобилось меньше суток (Р. Ли).

С другой стороны, допускается, что если Адам Мицкевич и его спутник все же были в Крыму, то не в начале, а в середине лета (С. Ланда). И письмо, отправленное Ржевуцким 29 июня 1825 года из Ак-Мечети, то есть из Симферополя, в действи­тельности было составлено месяцем позже: датируя сообщение, граф Хенрик мог попросту ошибиться и вместо «ce 29 juillet» написать «ce 29 juin» – тем самым в серьез озадачив исследователей.

Наконец, утверждается, что, хотя в июне Мицкевич и Ржевуцкий все же находились в Крыму, 29 числа их все равно могло не оказаться в Артеке. Дело в том, что в упомянутом письме из Ак-Мечети граф Хенрик говорил о своем прибытии в Евпаторию «третьего дня» (С. Шапшал), то есть 27 июня 1825 года. Л. Н. Гомолицкий полагал, что данное письмо было датировано по юлианскому стилю времяисчисления, принятому в России, поэтому, сообразно его логике, поляки вполне могли успеть в Артек на встречу с Грибоедовым к 29 июня. Однако возможно, что автор книги «Dziennik…» не прав и Ржевуцкий датировал свое письмо «по принятому в большинстве стран Европы григорианскому календарю» (В. Коньков). В XIX веке последний расходился с используемым в России юлианским календарем на двенадцать суток в сторону опережения. В таком случае, приезд Мицкевича с компаньоном в Евпаторию состоялся не 27, а 15 июня 1825 года, то есть не за двое суток до того, как Грибоедов упомянул в своем дневнике «участок Олизара», а за две недели. К тому же письмо от 29 июня могло быть отправлено не из Симферополя, а из небольшой деревеньки на северо-западном побережье Крымского полуострова, ныне именуемой поселком Черноморское, а в то время называвшейся так же, как и губернский центр – Ак-Мечетью.

Как видно, оснований полагать, что Мицкевич все же виделся с Грибоедовым на даче Олизара 29 июня 1825 года, явно не достаточно. И хотя это не значит, что их крымской встречи не было вовсе (в любой другой день), совершенно ясно одно: аргументируя свои идеи, Гомолицкий не учел слишком многого. Тем непонятнее логика его сторонников-грибоедоведов, и до сего дня связывающих поездку драматурга на Юг с заговором русско-польских революционеров.


Литература:
Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 34–35, 41–42.




суббота, 8 декабря 2012 г.

Семья графа А. М. Бороздина на страницах крымской грибоедовианы.


В этот день умер известный русский хозяйственник, военный и государственный деятель, граф Андрей Михайлович Бороздин (1765–1838).

Андрей Михайлович Бороздин
(из журнала "Известия Таврической ученой
архивной комиссии", том 50, 1913)
На закате службы в царской армии Бороздин был назначен Таврическим генерал-губернатором. В новой должности он принялся за благоустройство Крыма, не жалея сил для реализации своих смелых замыслов и после отставки. Здесь же графом было приобретено два имения, одно из которых – Кучук-Ламбат – во время своего визита в Полуденный край посетил А. С. Грибоедов.

В писательском дневнике хозяину Кучук-Ламбата посвящена заметка от 28 июня 1825 года: «Дом. Воскресный день. Бороздин называет это "пользоваться премиею природы, не выезжая из отечества". Сад …». Что же до исследователей жизни и творчества Грибоедова, то их внимание к Бороздину было вызвано не столько личностью графа, сколько его фамильными связями. Известно, что генерал-губернатор состоял в близком родстве со многими деятелями революционного подполья. В частности, его жена (Софья Львовна) была родной сестрой, а четыре дочери и племянницы (Екатерины и Марии) – женами декабристов В. Л. Давыдова, И. В. Поджио, В. Н. Лихарева, М. Ф. Орлова и С. Г. Волконского. По этой причине будущие мятежники нередко бывали в гостях у Бороздина, в связи с чем владения последнего стали называться их «крымским гнездом». Неудивительно, что сам факт посещения Грибоедовым этих мест считался одним из ключевых доказательств его причастности к заговору 1825 года.

Введенные в оборот краеведами, слова о «гнезде» декабристов касались не собственно Кучук-Ламбата, а другого имения Бороздина, Саблов, где Грибоедов, по его же признаниям, думал «поселиться надолго» (письмо от 9 сентября 1825 года). При этом исследователями часто утверждалось, что в Саблах гостили не только заговорщики-родственники Бороздина, но и другие члены тайного сообщества.

Если верить источникам, князь Волконский и граф Орлов действительно бывали в Саблинской экономии – об одном из их визитов сюда вместе с Екатериной и Марией Раевскими вспоминает мемуарист, лично знавший Бороздина. Вместе с тем, архивные документы, не известные в грибоедоведении, указывают на то, что граф продал своё имение еще в 1823 году. Получается, что деревня Саблы на момент ее посещения автором «Горя от ума» уже два года как не была в собственности Бороздиных, а следовательно, и не являлась «крымским гнездом» декабристов. Значит, советские ученые заблуждались и любые предположения, связывающие приезд Грибоедова в Саблы с заговором тайных обществ и его фигурантами, по существу далеки от истины.


Литература:
Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 34.




воскресенье, 2 декабря 2012 г.

Крымские страницы жизни А. С. Грибоедова и «тайна Федора Кузьмича».



1 декабря (19 ноября по ст. ст.) 1825 года в Таганроге скончался государь Александр I. Трагедия последовала за поездкой Императора в Крым, где тот якобы занемог – болезнь самодержца оказалась внезапной, быстротечной и, как принято считать, смертельной.

Император Александр I Павлович
(из книги "Тридцать девять портретов").

































Первые слухи о том, что в действительности царь вовсе не умер, появились вслед за его погребением. Несколько позже возникла и легенда о Федоре Кузьмиче – благочестивом старце, под видом которого вроде бы скрывался отшельник-монарх.

Для чего же государь мог инсценировать свою кончину? Версий, объясняющих такой поступок, немало: от его помешательства до причастности к заговору тайных обществ.

Так или иначе, в обстоятельствах смерти Императора много спорного и, главное, не до конца пóнятого. Равно как и в истории с гибелью в Персии А. С. Грибоедова – факте, казалось бы, общеизвестном и потому очевидном. Расхожая картина данного события явно не учитывает всех деталей убийства литератора, его дальнейшего опознания и похорон. Тем любопытнее версии, в которых вышеназванный факт прямо или косвенно ставится под сомнение. Среди них – легенда о связи Грибоедова с мобедами-огнепоклонниками, будто спасшими тому жизнь.

Один из последователей древнего культа сообщил писателю Ю. К. Терапиано: «Он [Грибоедов – С. М.] порвал цепи и под другим именем долго еще жил в нашей стране, никем не тревожимый… Что касается тегеранского мятежа, то о нем знали заранее и все было подготовлено». Похожий рассказ был услышан журналистом С. И. Смородкиным в Бухаре, уже от местного старожила: «Грибоеда не убили. Нет! Осенью в Исфахане прадед встретил его. Ехал на богатом убранном коне вместе с индийскими купцами».

В легендах о Федоре Кузьмиче и спасении Грибоедова сразу несколько общих слагаемых. Во-первых, Крым: именно здесь автор «Горя от ума» думает и пишет о самоубийстве (в сентябре 1825 года), а государь Александр будто бы заболевает (в ноябре того же 1825 года). Во-вторых, мотивы, которые могли вынудить обоих «круто поворотить свою жизнь» (А. С. Пушкин). Ведь если монарха тяготил невыносимый крест отцеубийцы (1801 г.), то Грибоедова – мысли о собственной роли в «дуэли четверых» (1817 г.) и ее трагическом исходе. В свою очередь, чувство вины за гибель близких в обоих случаях спровоцировали духовную эволюцию и желание искупить смертный грех. Стоит ли удивляться, что, находясь в Крыму, и драматург, и самодержец так много общались с представителями местного духовенства и просто религиозными людьми?

Как бы ни решилась загадка смерти Александра I, ее значение для науки о создателе «Горя от ума» далеко не второстепенно. По всему видно, что вместе с наблюдениями над ролью поединка 1817 года в духовных исканиях Грибоедова эта «тайна» способна в корне изменить общепринятый взгляд и на его биографию как таковую.


Литература:
Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 62, 106.




четверг, 22 ноября 2012 г.

А. С. Грибоедов в переписке с А. А. Бестужевым: республиканец, но не декабрист.




Этим днем, 22 ноября 1825 года, датируется одно из писем Грибоедова к Александру Александровичу Бестужеву – хотя и написанное драматургом на Кавказе, тем не менее, прямо связанное с обстоятельствами его поездки в Полуденный край.

Александр Александрович Бестужев
(из книги "Декабристы. 86 портретов").





Литераторы познакомились в середине 1824 года, но сблизились несколько позже – Бестужев сторонился Грибоедова из-за слухов о его неблаговидной роли в «дуэли четверых». Такая настороженность вскоре переросла в крепкую дружбу – отношения, которыми писатели дорожили до конца своих дней. «Благороднейшая душа!», – так отзывался Бестужев о создателе «Горя от ума» спустя три года после его гибели в Персии.

Сообщение от 22 ноября 1825 года – это не только единственное из сохранившихся до наших дней писем Грибоедова к Бестужеву (а таких наверняка было немало). Это еще и первый (!) среди известных на сегодня текстов автора, появившихся вслед за его приездом из Крыма. Неудивительно, что полуострову здесь все же уделено несколько слов.

«Оржицкий передал ли тебе о нашей встрече в Крыму?», – спрашивал Грибоедов у приятеля 22 ноября 1825 года. И далее: «Вспоминали о тебе и о Рылееве, которого обними за меня искренно, по-республикански». Долгое время считалось, что эти слова обнаруживали связь Грибоедова с революционерами, готовившими план цареубийства и вооруженный переворот. Ведь К. Ф. Рылеев, имя которого называется в данном письме, равно как и А. А. Бестужев – фигуры, причастность которых к подготовке мятежа была установлена еще Следственным комитетом. Да и случайно ли в общении с приятелем-декабристом Грибоедов употребил слово «по-республикански», будто подчеркивая свою принадлежность к тайному сообществу?

Письмом от 22 ноября 1825 года советские ученые подтверждали не только личную причастность драматурга к заговору. По их мнению, этот документ также указывал и на революционный характер писательского визита в Крым. Ведь о декабристах Рылееве и Бестужеве Грибоедов вспоминал именно на полуострове и именно в беседе с другим вольнодумцем – поэтом Н. Н. Оржицким. Однако такую позицию исследователей нельзя считать достаточно обоснованной. Дело в том, что в первой четверти XIX века производные от слова «республиканец» отнюдь не всегда подразумевали конкретную форму государственного правления (и тем более членство в тайных обществах) – зачастую они понимались «в смысле наличия у человека чувства независимости, ненависти к деспотизму, желания реформ» (В. В. Пугачев). В случае же с названным письмом одна из таких производных тем более теряет кажущуюся однозначность. Ведь Бестужев, Грибоедов и Рылеев (все – видные литераторы своего времени) были членами Вольного общества любителей российской словесности, также известного как «Ученая республика». А значит, вполне могли именовать себя «республиканцами», подразумевая лишь собственную принадлежность к ВОЛРС, – не более.


Литература:
Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 30–31.




понедельник, 12 ноября 2012 г.

«Следствие пылких страстей ...»: к 195-летию «дуэли четверых».


В этот день, 12 ноября 1817 года на Волковом поле в Санкт-Петербурге состоялся поединок А. П. Завадовского и В. В. Шереметева – событие, получившее широкую известность как «дуэль четверых» («дуэль четырех», «четверная дуэль» и т. п.). 

А. С. Грибоедов на "дуэли четверых"
(кадр из фильма "Давид и Голиаф")
Одним из участников данного эпизода был Грибоедов, выступивший секундантом графа Завадовского. С последним юный драматург состоял в приятельских отношениях – находясь в столице, оба регулярно общались друг с другом и даже жили в одной квартире.

Постояльцем Завадовского Грибоедов был и в 1825 году: пребывая на Юге, автор «Горя от ума» останавливался в деревне Саблы, которую граф приобрёл у бывшего губернатора Тавриды А. М. Бороздина. Название этого места не раз упоминается в дорожных заметках Грибоедова, в том числе и в последней, за 12 июля 1825 года, на которой писательский дневник по сути и обрывается: «Приезжаю в Саблы, ночую там и остаюсь утро». А вот что сообщал драматург в начале письма за 9 сентября 1825 года, извиняясь перед С. Н. Бегичевым за свое двухмесячное молчание: «Я тотчас не писал к тебе по важной причине, ты хотел знать, что я с собою намерен делать, а я сам еще не знал, чуть было не попал в Одессу, потом подумал поселиться надолго в Соблах, неподалеку отсюдова».

Состоялась ли крымская встреча Грибоедова и Завадовского? По некоторым сведениям, почти сразу же после «четверной дуэли» последний «выехал за границу и жил в Лондоне», но как долго его не было в России, пока не совсем ясно. Известно только, что после смерти матери граф «переехал на постоянное жительство в Таганрог, где в 1850-х годах умер совершенно одиноким».

Современники вспоминали о том, что инцидент с Шереметевым сильно повлиял и на Грибоедова: подобно Завадовскому, он тоже решил покинуть свет и уединиться вдали от столиц. «Следствие пылких страстей и могучих обстоятельств…», – так называл А. С. Пушкин события, вынудившие драматурга навсегда изменить свою жизнь. Неудивительно, что визит в Саблы напомнил Грибоедову о причастности к «дуэли четверых», спровоцировав острый приступ ипохондрии и писательские мысли о самоубийстве.

Завадовский, судя по всему, мог отсутствовать в Крыму даже тогда, когда Саблы приобретались им у Бороздина. Во всяком случае, архивы подтверждают, что денежной стороной этого предприятия занимался не сам покупатель, а некто Иосиф Венецианович Кобервейн, выполнявший работу «уполномоченного по доверенности». В частности, в 1823 году именно этот комиссионер должен был предоставить в Таврическую палату гражданского суда направляемые «в казну за совершение купчей крепости на имение Саблы купленное графом Завадовским у генерал-лейтенанта Бороздина пошлинные деньги». А спустя два года похожими делами ведал уже главноуправляющий Саблинской экономией «капитан Карло Бойде». Причем делал это как зимой, когда требовалось вернуть «одесскому 1-й гильдии купцу Ивану Рубо 10 000 руб. денег», некогда занятых им графу Завадовскому, так и летом 1825 года, разбираясь с принадлежащими «отставному майору Розе 16 000 руб.».

Как бы привлекательно не выглядела идея о крымском свидании участников «двойного поединка», надлежит признать, что летом 1825 года, то есть тогда, когда на Юге все еще находился Грибоедов, Завадовского тут вовсе могло и не быть. Как видно, имением Саблы он руководил посредством доверенных лиц и, видимо, делал это на расстоянии. Что же касается обитателей этой деревни, которые могли встретиться с автором «Горя от ума», то с куда большей вероятностью к их числу можно отнести управляющего Карло Бойде (в официальной документации его также называли Карлом Карловичем Бойдом), нежели самого Завадовского.

Крайне любопытным кажется еще один архивный документ. Известно, что 24 февраля, 10 марта и 3 июня 1825 года Симферопольского градская полиция направляла в канцелярию нижнего земского суда рапорт, касающийся «жительствующего в экономии г. Графа Завадовского в Саблах отставного поручика Попеля». Суть данного материала сводилась к рассмотрению дела «о купленных оным Попелем пары пистолетов кои оказались принадлежащими Султану Крым Гирею и им от Попеля отобраны потому, что у него Крым Гирея из дому уварованы». Пока не ясно, имеет ли данное обстоятельство какое-либо отношение к «четверному поединку». Но тот факт, что накануне грибоедовского визита в Саблы деревня графа Завадовского становится местом, где разворачивается настоящая интрига, связанная с дуэльным (?) комплектом огнестрельного оружия, не может не привлекать внимания.


Литература:
Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 95, 97.



вторник, 6 ноября 2012 г.

А. С. Грибоедов в гостях у «полумилорда». Памяти М. С. Воронцова.


В этот день, 6 (18 по н. ст.) ноября, в Одессе умер князь Михаил Семенович Воронцов (1782–1856) – видный российский военачальник и государственный деятель.

Малоизвестный портрет М. С. Воронцова
(из книги "Тридцать девять портретов").
Вдобавок к своему знатному происхождению Воронцов был крайне предприимчивым человеком («полумилорд-полукупец» – так называл его А. С. Пушкин в одной из своих эпиграмм), сильно преуспевшим в деле экономического преобразования Юга страны.

Занимая должность генерал-губернатора Новороссии (с 1823 по 1854 годы), Воронцов часто и подолгу бывал в Крыму, много делая для его хозяйственного развития. На полуострове ему принадлежало несколько имений, одно из которых – гурзуфское – во время своей поездки в Полуденный край посетил и А. С. Грибоедов.

К пребыванию драматурга в крымской усадьбе Воронцова относятся такие строки из дневника его путешествия (по дороге от Кучук-Ламбата в сторону Балаклавы): «В мнимом саду гранатники, вправо море беспредельное, прямо против галереи Аю, и впереди его два голые белые камня». И здесь же: «Отобедав у Манто (у жены его прекрасное греческое, задумчивое лицо и глаза черные, восточные), еду далее; Аю скрывается позади».

Эти слова записаны Грибоедовым 29 июня 1825 года, то есть в тот же день, когда на страницах его крымского дневника упоминается ещё один местный землевладелец – Густав Олизар, хозяин виллы «Кардиятрикон». На основании этого совпадения в науке утвердилось мнение о том, что путевые заметки писателя об окрестностях горы Аю-даг относятся не к дому Воронцова в Гурзуфе, а к даче Олизара в Артеке, где Грибоедов якобы встречался с русскими и польскими революционерами.

Версия о причастности автора  «Горя от ума» к тайным переговорам у графа Олизара, несмотря на свою популярность среди ученых, является недостаточно обоснованной. Она противоречит многим источникам и достоверным фактам – некоторые из которых непосредственно связаны с текстом грибоедовского дневника.

Во-первых, в заметке путешественника от 29 июня 1825 года упоминается некий Манто, в обществе которого Грибоедов, как следует из его путевого журнала, «отобедал». Похоже, что этим загадочным, но гостеприимным собеседником писателя мог оказаться лишь Матвей Афанасьевич Манто – капитан Балаклавского пехотного батальона, служивший в крымском хозяйстве М. С. Воронцова управляющим. Также представляется возможным установить и точное имя его супруги: если верить архивам, женщину, чья внешность так сильно привлекла русского драматурга во время странствия, звали Софией.

Наконец, в той же заметке автор дневника вполне определенно назвал того, в чьей компании «отобедал», то есть капитана Манто. А ведь если бы Грибоедов все же посетил имение графа Олизара, то свою трапезу наверняка разделил именно с ним, не преодолевая лишний путь от Артека до Гурзуфа (расстояние от Кучук-Ламбата до «Кардиятрикон» несколько меньше, чем до усадьбы Воронцова). Но именитого странника, как видно из дневника 1825 года, угощал вовсе не Олизар – значит, и свою дорогу из Кучук-Ламбата в Гурзуф он проделал без остановки в Артеке.

Разумеется, Грибоедов не был первым вояжером, посетившим гурзуфский дом Воронцова. Но именно его пребывание в этом месте могло оказаться далеко не случайным – ведь у Гурзуфа новороссийский генерал-губернатор выделил участок для дачи командарма А. П. Ермолова, под началом которого автор «Горя от ума» и служил на Кавказе.


Литература:
Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 40–41.




суббота, 20 октября 2012 г.

А. С. Грибоедов на крымской сцене.


В этот день, 20 октября 2010 года, на сцене Крымского академического русского драматического театра им. Максима Горького состоялась премьера комедии "Горе от ума".

Афиша спектакля "Горе от ума"
в Крымском театре им. М. Горького.
Данное событие если и не открыло, то, без сомнения, вернуло местному зрителю пьесу А. С. Грибоедова: в 20-е годы ХХ века она уже ставилась в Крымском государственном драмтеатре (одно из прежних названий главной сцены полуострова), но потом на десятилетия пропала из его репертуара.

Постановка режиссёра А. Г. Новикова, хотя и вызвала неоднозначную реакцию публики, тем не менее, стала знаковым эпизодом в культурной жизни полуострова. Дискуссия вокруг нашумевшей премьеры не затихала несколько месяцев, а её отзвуки украсили страницы многих крымских изданий.

Особое место в числе таковых заняла "Литературная газета", в одном из номеров которой было напечатано сразу две рецензии на постановку бессмертной комедии Грибоедова.

С удовольствием рекомендую их тексты (со вступительным словом редактора крымской "Литературки") почтенной Интернет-аудитории.


* * *


«ГРИБОЕДОВСКИЙ» ГОД
ДВЕ РЕЦЕНЗИИ НА ОДИН СПЕКТАКЛЬ


В 2010 году свой юбилей начал праздновать не только Крымский академический русский драматический театр им. М. Горького – именно к этому событию и была приурочена громкая премьера комедии «Горе от ума». Также отмечалось 215-летие её великого создателя, А. С. Грибоедова. Крымская же общественность вспоминала ещё одну важную дату – 185 лет крымского путешествия драматурга. Наконец, так совпало, что и первая диссертация, посвящённая историко-литературной реконструкции этого события, тоже была защищена в минувшем 2010 году. Её автор – ассистент кафедры русской и зарубежной литературы Таврического национального университета им. В. И. Вернадского Сергей Сергеевич Минчик – дебютант нынешнего выпуска «ЛГ».


Неразгаданное «Горе…» А. С. Грибоедова

Споры вокруг «Горя от ума» не прекращаются с момента первой его публикации в 1824 году в драматургическом альманахе «Русская Талия». Вот уже почти два столетия непостижима и некая тайна, скрытая в гениальном сочинении А. С. Грибоедова и привлекающая к себе внимание не только зрителей с читателями, но также критиков, учёных, драматургов. За её разгадку взялся и художественный руководитель Крымского академического русского драматического театра, приятно удививший местную публику недавней премьерой известной комедии. Но всё ли удалось А. Г. Новикову?
С одной стороны, очень важен сам факт появления в репертуаре главной сцены полуострова именно «Горя от ума», то есть лучшего творения А. С. Грибоедова – как известно, Крым посетившего (в июне 1825 года) и прогостившего на полуострове дольше трёх месяцев. Как удалось же выяснить совсем недавно, приехавшего на Юг с настоящей сверхзадачей (поправить здоровье, освежить воображение, собрать материал для служебной деятельности в штабе царского наместничества в Грузии) и еще больше здесь пережившего (идейный кризис, творческую эволюцию, сильный душевный надлом).
С другой стороны, думается, что эксперимент с долгожданной постановкой незабвенного «Горя…» на крымской сцене так никого и не приблизил к правильному восприятию ни этой замечательной комедии, ни личности её великого создателя. И вот, почему.
Во-первых, несмотря на то, что замысел будущего произведения, как принято считать, возник у Грибоедова в юности, работа над ней завершилась, когда литератору было уже за тридцать. Выходит, что пьеса «Горе от ума» создавалась уже далеко не юным автором, – который, разумеется, не мог не поделиться своей зрелостью и с её главным персонажем (то есть с молодым Чацким).
Во-вторых, в свои тридцать с небольшим Грибоедов был ещё и человеком с богатым жизненным опытом. В 1817 году, в двадцатитрёхлетнем возрасте он становится участником нашумевшей «дуэли четверых», которая закончилась трагической гибелью одного из его товарищей. Роль этого события в жизни писателя до сих пор недооценивалась (даже в науке). А между тем, есть все основания полагать, что именно оно, в конце концов, изменило всю судьбу литератора, предопределив решительный поворот в его духовном, гражданском и творческом сознании. Грибоедов обвиняет себя в кровавом исходе этого поединка и в 1818 году во искупление греха уезжает подальше от столиц, на Кавказ и в Персию, где принимается изучать Священное писание и ревностно служить Отчизне в штате русской колониальной миссии. Но тягостные условия полувоенного быта, постоянно забиравшего жизни его сослуживцев, и причастность ещё к двум поединкам мешают Грибоедову избыть мучительные воспоминания, от которых он некогда бежал сюда. В конце 1822 года его душевное смятение нарастает, приводя уже к физическому недомоганию, и вынуждает писателя задуматься о возвращении домой. Усиливающееся волнение автор пытается унять работой над «Горем от ума», но вернуть долгожданный покой он больше не в силах – с 1823 по 1825 годы болезненное состояние Грибоедова снова и снова заявляет о себе, уже вызывая тревогу его родственников и близких друзей.
Разумеется, трагизм личности великого драматурга, её внутренний разлад не так очевидны, как писательское остроумие и весёлость, отмеченные большинством грибоедовских современников и ярко выразившиеся в прославленном «Горе…». Признаки этого трагизма не всегда явны, а скорее, наоборот, скрыты, растворены в переписке Грибоедова с товарищами, в его дневниках и некоторых произведениях. Стоит ли удивляться, что и вся жизненная драма писателя осталась попросту не замеченной крымскими постановщиками?
Досадно и то, что за пределами их внимания оказалась грибоедовская «Заметка по поводу комедии “Горя от ума”», раскрывающая истинную сущность авторского замысла. «Первое начертание этой сценической поэмы, – вспоминал драматург, – как оно родилось во мне, было гораздо великолепнее и высшего значения, чем теперь в суетном наряде, в который я принужден был облечь его». Таким образом, видно, что «Горе…» задумывалось не как обычная комедия – исполненный драматизмом, жизненный опыт будущего классика диктовал ему сюжет поэмы «высшего значения». То есть обстоятельного лиро-эпического сочинения, которое способствовало бы самовыражению автора как художника и, что ещё важнее, гражданина (нельзя забывать, что Грибоедов был кадровым дипломатом, хорошо знавшим Россию и много думавшим о её благоустройстве).
Нет сомнений в том, что основным выразителем писательского замысла в упомянутой поэме должен был стать именно Чацкий. Тот самый персонаж, который в крымской премьере никак «не тянет» на личность подобного уровня, разноплановую и даже в чём-то трагическую (как и все прогрессивные люди той непростой эпохи). Тот самый Чацкий, которому в оригинальном тексте сочинения принадлежит гораздо больше реплик и монологов (причём отнюдь не второстепенных, а таких, где самораскрывается именно Грибоедов-мыслитель и вырисовывается мыслящий герой произведения), чем оставил ему в распоряжение многоуважаемый режиссёр. Наконец, тот Чацкий, который если и может показаться чудаковатым, то уж точно не от своей наивности либо незрелости, как получилось на крымской сцене, а скорее от разочарования в жизни и в людях.
Похоже, что, готовясь к премьере «Горя от ума», А. Г. Новиков разошёлся не только с грибоедовским видением пьесы, упростив сценический образ Чацкого. Он решительно отступил и от доброй традиции академического театра: чётко следовать букве классического произведения. Ведь, например, другой персонаж комедии, болтун Репетилов, как-то связанный с заговором будущих декабристов (за близость к которым в 1826 году был арестован сам Грибоедов), оказался и вовсе исключённым из действия. Но с какой целью? Неужели для того, чтобы лишить «Горе от ума» изначально свойственного ему гражданского пафоса и побаловать зрителя чем-то лёгким и незатейливым? Если да, то зачем? И не лучше ли было бы вообще подарить зрителю иного Чацкого – загадочного и многосложного, каким был его выдающийся создатель? Ведь ощутить внутренний драматизм героя – это прежде всего замечательная возможность приоткрыть завесу некой тайны (которая, несомненно, присуща как Грибоедову, так и действующим лицам его шедевра). А разве не за этим публика и ходит в театр?
Конечно же, отрадно, что бессмертному «Горю от ума» всё же нашлось достойное место на театральных подмостках Крыма. А значит, есть надежда, что вспоминать о знаменитом классике на полуострове, с которым А. С. Грибоедова так много связывало, теперь будут чаще. Но сегодня, когда науке вновь открываются неизвестные ранее страницы жизни и творчества прославленного драматурга (в том числе, и обстоятельства его пребывания на Юге в 1825 году), становится ясным одно: мало только помнить о Грибоедове – нужно ещё и пытаться его разгадать.

Сергей МИНЧИК,
г. Симферополь.


Поумневший Чацкий, или Фамусов обличает


«Горе от ума» — пьеса о любви. Мальчик и девочка любили друг друга. Потом мальчик на три года уехал, забыл девочку, она от обиды увлеклась другим. И всë. Никаких революций». Как только телемолва разнесла по полуострову эти слова режиссера А. Новикова, в душе поднялась тревога за судьбу  бессмертной комедии. Не потому, что решение показалось сверхноваторским. Так Грибоедова уже ставили. Например, Немирович-Данченко. С ним в своë время спорил Мейерхольд: будь дело в страстях, пьеса называлась бы «Горе от любви». Для теоретика «театрального Октября» важнее была «революция». Но театральная история свидетельствует: в отличие от революции, любовь на сцене прочно связана с  традицией. Все спектакли по русской классике, которые довелось видеть в последнее время, были данью постмодернизму. И все без исключения были  удачны. Но в постмодернизме какая же любовь? — самое большее иероглиф чувства.  Насколько постмодерн  — беспроигрышный вариант, настолько традиционализм — опасный, почти провальный. В первом случае секрет успеха прост: разделать драматургический материал на части, хорошо их перемешать, добавить немного абстракции — эффект гарантирован. Во втором, чтобы произвести впечатление, требуется знание жизни, людей, наблюдательность, миметическая точность, мотивированность действий — это путь куда более затратный.  Сразу скажу, провала нет. Полного успеха тоже. Но по порядку. 
Где вообще мог сегодня режиссер увидеть Чацкого? Когда на  излете «оттепели» Товстоногов ставил «Горе от ума»,  ему было из чего выбирать. Спектаклю БДТ аплодировали «шестидесятники». В наши дни легче найти Молчалина. Молчалины более, чем когда-либо, «блаженствуют на свете». Но заниматься этим деловым господином — значит углубляться в причины «революции», что, как уже сказано, режиссера не интересует. А поскольку в любовной интриге сему персонажу отведена сугубо служебная роль, Молчалин (А. Курцеба) оказался совсем обезличен. 
Теперь о Чацком. Пушкин, как известно, отказывал ему  в уме: «Первый признак умного человека — с  первого взгляда знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми и тому подоб.» Современный  Чацкий явно поумнел. Запахиваясь в воображаемый плащ, он первым смеется над романтиком-фразëром и вовсе не рвется в бой. Разве уж очень начнут доставать,  мол, «не служит… но захоти… жаль, очень жаль…» — огрызнется: «Нельзя ли пожалеть об ком-нибудь другом?» Но даже если бы по примеру Молчалина Чацкий (А. Соловонюк) совсем перестал высказываться на публике, ему бы всë равно от нее досталось. За то, что другой. Он интеллигентен (качество, которое ни в жизни, ни на сцене сыграть невозможно) и, действительно, умен. Не занудно, но живо и весело. У этого Чацкого за душой явно больше, чем триста-четыреста крепостных. Как назло, театр, и так укоротивший ему язычок, лишив целого ряда  реплик, периодически вовсе выводит героя из игры. В финале, когда он в полнейшем мраке внимает объяснению Молчалина с Софьей и Лизой, начинаешь вертеть головой в поисках осветителя: «Где же ты? Ну, посвети на него, хоть карманным фонариком!» Столько понятия о театральной условности, чтобы догадаться: «Они его не видят», теперь-то уж есть у каждого.    
Новый Чацкий знает, что такое компромисс,  и часто идет навстречу фамусовскому обществу. За это оно не стало любить его больше. Общество тоже поумнело, с первого взгляда понимает, с кем имеет дело, и, не дожидаясь в свой адрес колкостей, единым фронтом выступает против умника. И в пьесе, и в спектакле больше всего убивает численное превосходство фамусовцев. Гончаров, правда, говорил: «И один в поле воин, если он Чацкий». Нет, Иван Александрович, позвольте не согласиться. В наше время  всë решают партии, объединения, союзы, один Чацкий ничего не сделает. Да и советы его сегодня выглядят весьма далеким от жизни соблазном. Ну, кто бы, по совести говоря, не бросил «прислуживаться», не заперся в деревне, не «вперил» в  науки «ум, алчущий познаний», будь у него имение  побольше шести соток?  
Настоящий трибун теперь — Фамусов.  Свой образ жизни он пропагандирует «с чувством, с толком, с расстановкой». Всë, что говорит Чацкий, для него — детский лепет. Барин притворяется, когда стонет, причитает, затыкает уши. На самом деле Павел Афанасьевич не боится никаких речей, однако и толерантностью не страдает. Такого Фамусова, охраняющего интересы корпоративного большинства, можно встретить в любой организации. Режиссер А. Новиков, конечно, не умер в Фамусове, но это, может быть, лучшая его роль.  Другой узнаваемый персонаж — Скалозуб (Д. Кундрюцкий). Никакой исторический костюм не скроет в нëм героя нашего времени. Тут театр попал в точку. Принимая во внимание «золотой мешок» и проблемы с геральдикой («Как вам доводится Настасья Николавна?» — «Мы с нею вместе не служили»),  литературоведы тоже подозревают, что  Скалозуб — «новый русский»,  из  откупщиков. Увы, удовольствие от разговора этих «знакомых незнакомцев» испорчено вторжением в сцену абсурдной детали — горшка с цветком, которым они каждый раз по очереди занюхивают рюмку водки. (Режиссëр всë-таки предпочитает не рисковать со стилем, выбирает эклектику). Другой привет от постмодернизма с его принципом «Смерть автора» — скрытая-явная цитата из меньшиковского «Горя от ума» в сцене бала. 
Бал этот, собственно говоря, — маскарад. Один Загорецкий (В. Юрченко) явился сюда в своëм живом человеческом естестве, все остальные — князь и княгиня Тугоуховские (Н. Нечаев и В. Милиенко), Хлëстова (С. Кучеренко), Горич (А. Аносов) — наполовину маски. Иногда карикатурные. Графиня-бабушка (С. Калганова) и графиня-внучка (Л. Могилëва) почему-то предстали ровесницами. Боюсь только, зрителю не дано понять соль этой шутки, пара получилась не столько смешная, сколько странная. Но самая неожиданная метаморфоза произошла с Натальей Дмитриевной (Т. Павлова). Кто у Грибоедова эта дама? — «Брат, женишься, тогда меня вспомянь!» Говоря словами Чехова, «жена есть жена». Типичная. Кстати, не самая плохая. На сцене вместо этого извивается змея-искусительница, пародия на инфернальниц Достоевского.    
Софья (Е. Ципилева)  поначалу выглядит простоватой. Но такой она может быть лишь с Молчалиным, а в обществе Чацкого ей положено быть неотразимой, блистать остроумием и находчивостью. С «девочкой» всë ясно. Она обиделась на своего друга так, как обижаются только в юности. «У нас (т.е. со мной!) ему казалось скучно…» — невыносимая для молодой барышни мысль. Про еë любовь к Молчалину Чацкий сказал точно: «Бог знает, за него что выдумали вы, / Чем голова его ввек не была набита. / Быть может, качеств ваших тьму, / Любуясь им, вы придали ему». Как часто бывает, Софья долгое время сама не знает, кого любит. Но не напрасно говорил толстовский Федя Протасов: «Самая лучшая любовь, про которую не знаешь». Только в конце второго действия героиня начинает понимать, что значит для неë Чацкий, и с этого момента начинается еë внутренняя жизнь в спектакле. 
Бесспорно хороши слуги — Петрушка (А. Павлов), обе Лизы — простая дворовая девушка у Е. Зайцевой и более рафинированная у Ю. Островской. Со времëн «Маскарада» проблемой остается для театра стихотворная речь. Не для того столько поколений русских актеров обживало грибоедовский стих, чтобы его опять стали подвывать. Проще других от этого недостатка будет избавиться «Чацкому»: достаточно пару раз сыграть себя в предлагаемых обстоятельствах. А потом не забыть вернуться к поставленной сверхзадаче: не зря ведь, наверное, театр (не наш первый, не наш последний) наградил героя грибоедовскими очками.  Впрочем, той же чести (кажется, впервые) удостоен и Фамусов.  
Сколько бы ни мудрил режиссер, ему, конечно, не удалось проигнорировать в «Горе от ума» комедию нравов. Так уж устроена эта пьеса. От ее непреходящей актуальности веет даже некоторой безнадëгой. Зато на сей раз обнадëживает история любовная. Став свидетелем ночной сцены, Чацкий, как и положено влюблëнному, впадает не в меланхолию, а в ярость. Но «милые бранятся, только тешатся», Фамусов прав, что им не верит: «Брат, не финти, не дамся я в обман». Этому герою в финале отведена роль пифии-прорицательницы. Грозя дочери ссылкой и запрещая Чацкому навещать еë в саратовской глуши, Фамусов как бы оглашает дальнейший ход событий. Развязка получилась почти по Салтыкову-Щедрину: Александр Андреевич  «таки женился на Софье-то Павловне, да и как ещë доволен-то был!»     

Людмила БОРИСОВА,
профессор Таврического национального университета им. В. И. Вернадского,
г. Симферополь.


Опубликовано:
"Литературная газета (+ Курьер Культуры: Крым – Севастополь)", 2010, № 2 (77), С. 8




четверг, 11 октября 2012 г.

Крым в стихотворении А. С. Грибоедова «Хищники на Чегеме».


В этот день, 11 октября (29 сентября по старому стилю) 1825 года, многочисленный отряд горцев разорил станицу Солдатскую – русское поселение близ реки Малка на Северном Кавказе. Нападавшие убили и захватили в плен больше ста двадцати жителей станицы (в том числе женщин и детей), отогнали весь скот, а само поселение сожгли.

Грибоедов в карательном отряде
(из книги Н. А. Попова «Путник»). 
Это драматичное событие явилось поводом к написанию «Хищников на Чегеме» – одного из самых известных сочинений А. С. Грибоедова (сам писатель участвовал в военной экспедиции против неуловимых преступников). «... Поныне нет стихотворения, которое бы с такою силою и сжатостью слога, с такими местностями и с такою живостью воображения изображало, так сказать, характер Кавказа с нравами его жителей, как сие бесценное произведение», – писал издатель Ф. В. Булгарин, опубликовавший новый труд автора «Горя от ума».

Весьма примечательно, что «Хищники на Чегеме» были написаны Грибоедовым не в период его многолетней службы на Кавказе (с 1818 по 1823 годы), а сразу же после южного странствия. Значит ли это, что пребывание автора в Крыму как-то повлияло на идейно-художественные особенности данного произведения?

Первое упоминание о работе Грибоедова над текстом «Хищников ...» датируется 22 ноября 1825 года и содержится в первом из дошедших до наших дней писем литератора, отправленных после его возвращения с Юга. «На Малке я начал что-то поэтическое, по крайней мере самому очень нравилось, обстоятельства прервали, остыл, но при первой благоприятной перемене снова завьюсь в эфир», – писал автор  «Горя от ума» А. А. Бестужеву. И далее: «…Не поверишь, каким веселым расположением духа я тебе нынче обязан, а со мною это редко случается». Из этого следует, что, вернувшись из Крыма, Грибоедов в течение некоторого времени продолжал испытывать те же самые ощущения, которые овладевали им на полуострове. То есть настроение, сопутствующее его работе над стихотворением «Хищники…», должно было быть неразрывно связанным как с негативными впечатлениями писателя от пребывания на Юге и непосредственно с его крымской «ипохондрией», так и с чувством неприятия любого насилия, которое обострил визит в Саблы – деревню А. П. Завадовского, виновника «дуэли четверых». Вот почему, уехав из Крыма и примкнув к походу русской армии на воинствующих горцев, Грибоедов не только «сочувствует» кавказским племенам, но и пишет: «Наши – камни, наши – кручи! // Русь! зачем воюешь ты // Вековые высоты?? // Досягнешь ли?», – будто сомневаясь в успехе всей экспедиции. И далее: «Над рабами высока // Их стяжателей рука. // Узы – жребий им приличный, // В их земле и свет темничный! // И ужасен ли обмен? // Дома – цепи! в чуже – плен!», – будто в событиях 29 сентября 1825 года в станице Солдатская поэт вовсе не видит особой трагедии для «несчастных соотечественников».

Помимо уже сложившихся убеждений Грибоедова, бывшего горячим противником крепостной зависимости и, видимо, насильственной колонизации, данные строки, по всей вероятности, отразили и его критические впечатления от пребывания на Юге. «…Как они мыслят и что творят – русские чиновники и польские помещики, Бог их ведает», – возмущался литератор в письме к В. Ф. Одоевскому за 10 июня 1825 года, описывая впечатления от киевской поездки. Разумеется, как человек с государственным мышлением, Грибоедов просто не мог оставаться равнодушным к проявлениям тех самых «злоупотреблений некоторых местных начальств», о которых он со временем скажет на следствии по делу о мятеже на Сенатской площади.

По-видимому, Грибоедов был крайне разочарован тем, как именно правительство осваивает Крымский полуостров и как относится к многочисленным объектам, которые могли бы дать этому краю бесспорные выгоды. Показательным в этой связи кажется и то, что деревня Саблы, будучи долгое время одной из самых преуспевающих экономий юга России, без должной поддержки государства к 1825 году попросту разорилась. Вот почему 12 сентября 1825 года, находясь в Феодосии, драматург приходит к тревожному выводу: «…Ни одного здания не уцелело, ни одного участка древнего города не взрытого, не перекопанного». И далее: «Что ж? Сами указываем будущим народам, которые после нас придут, когда исчезнет русское племя, как им поступать с бренными остатками нашего бытия».

Не стала исключением и социальная политика властей. 30 июня 1825 года писатель с явным сожалением отмечает в дневнике: «Лень и бедность татар. Нет народа, который бы так легко завоевывал и так плохо умел пользоваться завоеваниями, как русские». И это притом, что, по мнению Грибоедова, правительство всегда должно заботиться о «подвластном» ему народе. Такое же внимание к подданным необходимо для того, чтобы во всех уголках страны (в том числе и на вновь присоединенных землях) все было «так спокойно и смирно, как бы в земле издавна уже подчиненной гражданскому благоустройству».

На полуострове, территория которого осваивалась Россией в течение целых сорока лет, Грибоедов не увидел положительных итогов от колониальной деятельности царских властей. Похоже, что именно по этой причине он стал испытывать чувство непреодолимого сомнения и в продуктивности соответствующих мер на Кавказе, и в целесообразности своей дальнейшей причастности к ним. А посетив имение Завадовского, убийцы Шереметева, с новой силой пережил те самые ощущения, которые, будучи эмоциональным следствием «дуэли четверых», лишь способствовали его нравственному утверждению на позициях человеколюбия и справедливости. Судя по всему, во имя этих ценностей автором и были написаны «Хищники…» – главное предостережение для всех, кто считает насилие общественной нормой.

Косвенным подтверждением идеи о решающем влиянии поездки Грибоедова в Крым на его работу с текстом названного стихотворения можно считать еще один факт. Как известно, в «Хищниках…» эффект противопоставления туземцев русским колонизаторам достигается в том числе благодаря пространственной составляющей. Автор подчеркивает, что пришельцы двинулись на Кавказ из страны «сел и нив», в то время как местное население своей родиной считает «вековые высоты». По мнению профессора Степанова, именно «взгляд сверху, с вершины горы, со скалы, с уступа позволяет в едином обзоре выявить» отличия между горцами и русскими в их ценностном измерении. «Мы над вами, мы над вами», – неутомимо повторяют изображаемые харцызы в подтверждение такого противопоставления.

Чтобы проникнуться духом истинной свободы, которым исполнены приведенные реплики непокорных воителей, и мастерски выразить совокупность «психо-идеологических и нравственно-эстетических воззрений горца» (Л. А. Степанов), Грибоедов, как представляется, должен был непременно приобрести опыт восхождения на вершину какой-либо крупной горы, уподобившись ее подлинному обитателю. Анализ же писем и путевых заметок литератора свидетельствует о том, что за годы многочисленных командировок и поездок он действительно мог получить такую возможность – однако не на Кавказе, а именно в Крыму.

В отличие от путевых журналов Грибоедова за 1818–1820 годы, развернутое описание той панорамы, которую может наблюдать путник, взобравшийся на вершину большой горы, содержится именно в дневнике его путешествия по Югу. Примечательно, что заметка в крымском журнале с изображением картины, открывающейся с Чатырдага, является и одной из наиболее подробных и объемных среди всех, что вообще были сделаны автором на полуострове.

Похоже, что Грибоедов рассчитывал взойти на Чатырдаг задолго до приезда в Крым. Вот почему 9 сентября 1825 года он пишет С. Н. Бегичеву: «О Чатыр-даге и южном берегу после, со временем», – будто бы возвращаясь к теме, которая уже была предметом его давнего разговора с товарищем.

Издатель П. П. Свиньин, встретивший автора «Горя от ума» на Юге, заявлял, будто тот «весьма часто посещает из Симферополя высочайшую гору Тавриды – вероятно, чтоб питаться чистым горным воздухом, вдохновенным для пламенного воображения поэта-психолога». И далее: «Александр Сергеевич советует путешественникам, желающим познакомиться с Тавридою, или, так сказать, ориентироваться, предварительно взбираться на сию гору, ибо в хорошую погоду весь полуостров виден с нее как на блюдечке». Как видно, драматург не раз восходил на Чатырдаг, явно испытывая к нему какое-то особое влечение – в том числе, и как художник с душою, «алчущей сильных потрясений» (Л. А. Степанов).

Попыток выявить отзвук подобного интереса в творческой деятельности классика, выходящей за границы дневниковой практики, грибоедоведы не предпринимали, хотя некоторые из них и уделяли этой крымской горе отдельное внимание. Между тем, очевидно, что впечатления от многократных визитов на Чатырдаг действительно могли сыграть заметную роль в художественной эволюции литератора. Похоже, что без них у Грибоедова не вышло бы разгадать мышление горцев и написать свое лучшее (из всех известных на сегодняшний день) произведение о Северном Кавказе.


Литература:
Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 109–113.





воскресенье, 7 октября 2012 г.

«Замечания ...» П. С. Палласа в крымском дневнике А. С. Грибоедова.


3 октября (22 сентября по ст. ст.) в Берлине родился известный натуралист, учёный-энциклопедист и путешественник Петер Симон Паллас (1741–1811).

Малоизвестный портрет П. С. Палласа
(из фондов Музея истории Лейпцига).
Бо́льшую часть своей жизни естествоиспытатель посвятил России и научному описанию её территорий – в том числе и Крымского полуострова. Одна из фунадментальных книг Палласа, «Bemerkunden auf einer Reise in die südlichen Statthalterschaften des Russischen Reiches ...» («Замечания о путешествии по Южным провинциям Российской империи ...»), была в распоряжении А. С. Грибоедова в 1825 году.

На страницах своего крымского дневника автор «Горя от ума» цитировал Палласа четырежды: в  заметках о Чатырдаге (25 июня), Алупке (30 июня), Форосе (1 июля) и Севастополе (4 июля), – порой  соглашаясь с великим ученым, а в чем-то полемизируя с ним.

Заочная дискуссия двух путешественников определила и поэтику дневника 1825 года. Противопоставляя собственные впечатления о Крыме «Замечаниям ...» Палласа, Грибоедов насытил свой путевой журнал массой деталей (антропонимами, зоонимами, топонимами, этнонимами и фитонимами, зарисовками с панорамными видами и геометрическими замерами), подчеркивающих его высокую информативность и содержательную емкость. В результате именитый драматург в полной мере проявил свой талант писателя-интеллектуала, а его крымский дневник стал в один ряд с наиболее авторитетными и популярными в то время сочинениями о Тавриде.


Литература:
Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 183–186.




вторник, 25 сентября 2012 г.

По случаю очередной годовщины защиты диссертации «Путешествие А. С. Грибоедова на Юг ...».


В этот день, 25 сентября 2010 года, Специализированный совет по защите кандидатских и докторских диссертаций Д 52.051.05 Таврического национального университета им. В. И. Вернадского принял решение о присвоении мне учёной степени кандидата филологических наук. Позиция членов Совета основывалась на результатах публичной защиты, состоявшейся в учебном корпусе факультета славянской филологии и журналистики.

Во время свободной дискуссии:
А. М. Эмирова, Д. С. Берестовская, С. С. Минчик.
В работе Спецсовета приняли участие Диана Сергеевна Берестовская Д. С. (ТНУ им. В. И. Вернадского, профессор), Людмила Михайловна Борисова (ТНУ им. В. И. Вернадского, профессор, зам. председателя Совета), Наталья Анатольевна Ищенко (ТНУ им. В. И. Вернадскогопрофессор), Владимир Павлович Казарин (ТНУ им. В. И. Вернадскогопрофессор, председатель Совета), Ольга Леонидовна Калашникова (ДНУ имени Олеся Гончарапрофессор), Александр Владимирович Кеба (КПНУ имени Ивана Огиенкопрофессор), Ольга Николаевна Николенко (ПНПУ им. В. Г. Короленкопрофессор), Марина Алексеевна Новикова (ТНУ им. В. И. Вернадскогопрофессор), Лара Николаевна Синельникова (ВНУ им. В. И. Даляпрофессор), Адиле Мемедовна Эмирова (ТНУ им. В. И. Вернадскогопрофессор), Ирина Владимировна Остапенко (ТНУ им. В. И. Вернадского, доцент, секретарь Совета). Во время заседания Совета своим правом на выступление также воспользовались Павел Владимирович Михед (Институт литературы НАНУ, профессор, официальный оппонент), Галина Александровна Зябрева (ТНУ им. В. И. Вернадского, доцент, научный руководитель) и Татьяна Михайловна Марченко (ГГПИИЯ имени Н. К. Крупской, доцент, оппонент).
Предлагаю вниманию Интернет-пользователей один из фрагментов стенограммы заседания Спецсовета, отразивший наиболее интересный этап данной защиты – свободную дискуссию её участников.

* * *

Председательствующий:

… Напоминаю, что все члены Cпецсовета – доктора наук по защищаемой специальности обязаны высказать своё мнение о диссертации. Пожалуйста, Ольга Николаевна, микрофон перед Вами!

Николенко О. Н.:

Уважаемые коллеги, мы сегодня являемся свидетелями интересной защиты Сергея Сергеевича Минчика и интересной работы, которая выполнена в русле следования научной школы Галины Александровны Зябревой. Это уже не первая работа и… Наверное, это уже шестая, да? Галина Александровна?

Зябрева Г. А.:

Восьмая!

Николенко О. Н.:

Восьмая, извините… И это говорит о том, что Галина Александровна, ну… уже давно достигла профессорского уровня и, наверное, нужно уже ставить серьёзно вопрос о том, чтобы Галине Александровне за такую большую научно-исследовательскую работу университет инициировал присуждение ей звания профессора. Может быть, это можно оформить от имени нашего учёного совета, какую-то рекомендацию (может быть, на имя ректора)… Ну, потому что, действительно, такая работа заслуживает уважения.

Ну а теперь что касается самой работы. Работа не просто интересная, вот, она не просто интересно читается, интересно … мы с интересом слушали ответы Сергея Сергеевича… Это работа очень смелая, я бы сказала, и задорная, и даже дерзкая, что немаловажно в науке. Потому что такая научная дерзость – это действительно редкость и это просто вызывает уважение к исследователю такого уровня. Потому что он осмелился не только собрать неизвестные факты, но ещё осмелился и по-новому их переосмыслить и дать новые интерпретации, которые являются действительно открытиями в литературе XIX века. В работе удалось исследователю немало. Сергей Сергеевич прояснил многие тёмные места, связанные с биографией Грибоедова, с его контактами (как творческими, так и социальными), многие общеизвестные факты интерпретированы по-новому, и это тоже важно. Сергей Сергеевич ввёл… нашёл новые архивные материалы и ввёл их в научный обиход и это редкость – особенно, что касается литературы XIX века и первой половины XIX века (уже так мало уже осталось архивных материалов, и действительно они важны для литературоведения). Также осмыслено содержание и значение крымского дневника и другие произведения писателя, которые отразили его южные впечатления. Так что работа, действительно, по тому, что в ней сделано, она, конечно же, заслуживает того, чтобы автор её был признан кандидатом филологических наук. И эта работа открывает очень большие перспективы. Потому что она действительно многовекторна, и можно здесь её развивать и углублять как и в плане биографическом, как историко-литературном, так и в плане интертекстуальности, типологических контактов. Ну, одним словом, что эта работа действительно даёт многие векторы для дальнейших исследований.

Тем не менее, хочется сказать, что работа не лишена некоторых не только неточностей, погрешностей стилистического характера, фактического характера, но, тем не менее, и методологических просчётов. И позвольте мне о них сказать для того, чтобы в дальнейшем, безусловно, одарённый диссертант избежал легкомыслия, поверхностности в своих дальнейших научных изысканиях именно как уже серьёзный литературовед. Ну прежде всего, что касается теоретического значения диссертации (вот обратите внимание, это заявлено и в работе, и в автореферате). Здесь автор несколько переоценил то, что он сделал в работе. Предлагается некий такой новый адекватный методологический подход к изучению жизненного пути и литературного наследия писателя, некая новая методология жизни и творчества писателя. Но, наверное, нужно было раскрыть, а в чём же, действительно, новизна, вот такого адекватного методологического подхода и в чём же Вы превзошли другие методологические подходы, которые существовали до Вас. Ну и такой, как бы, современный взгляд на литературоведение, «вершинною метою якого визнається сам автор, об’єктом же – вся його творчість, а не лише художні твори». Ну, знаете, что тут сказать важнее, автор или творчество, и так далее… Эти споры, как курица и яйцо – они давно ведутся, но, наверное, всё-таки, объективно, для литературоведа такие выказывания слишком уж… ну, слишком уж громко сказано, как говорится!

Кроме того, автор заявил в работе использование разных методов, но биографический метод явно превалирует и взаимодействие его с другими методами прописано явно недостаточно.

Что касается крымского дневника, вопрос о его художественной природе так и остался нераскрытым до конца. Ну и, наверное, это будет поводом для дальнейших изысканий Сергея Сергеевича. Потому что так и не понятно, почему он является именно художественным произведением: то ли потому, что в нём много конкретных наименований, то ли потому, что в нём есть эпитеты и метафоры, как Вы пишете в работе, то ли потому, что в нём особый авторский взгляд, вот… То есть все эти вопросы, конечно же, нуждаются, в… более глубоко прояснения. Документальная проза требует особого отношения, и где взаимодействие документальности и художественности, и как документальное переходит в художественное… Вот эта… этот процесс, безусловно, нуждается в дальнейшем изучении. Ну и особенно природа художественной образности, потому что, если мы называем какое-то произведение художественным, то, прежде всего потому, что там есть особая образность. Та образность, которая характеризуется особыми принципами построения художественного образа, и для каждого писателя это, естественно, индивидуально. Поэтому секреты грибоедовской образности… они, вероятно, есть и в крымском дневнике, и это нужно было показать.

Ну а в целом работа, безусловно, очень и очень интересна. И Сергей Сергеевич – подающий надежды молодой исследователь, все мы в него верим, и я буду голосовать «за». И я приветствую и его, и Галину Александровну.

Председательствующий:

Александр Владимирович Кеба.

Кеба А. В.:

Уважаемые коллеги, я с удовлетворением констатирую, что был экспертом в этой работе, высказал, правда, минимум замечаний, но теперь вот собственно удовлетворение касается того, что эти замечания в основном учтены – как раз что видно и по тексту работы, и по автореферату. Хотя не все учтены. И это тоже хорошо, что они не все учтены, потому что некоторые как раз сейчас в ходе защиты Сергей Сергеевич… своё видение отстаивал и доказал (ну, может быть не на сто процентов убедительно) то, что он имеет право на своё видение того или иного аспекта проблемы.

Ну, не буду повторятся насчёт того, что это действительно очень нестандартная работа, не характерная на сегодняшний день работа, очень мало такого плана кандидатских диссертаций. И то, что здесь «адекватная методология» – это тоже в общем-то доказано на сегодняшней защите. Ну, другое дело то, что… Я там ниже скажу, о том, что присутствует у Сергея Сергеевича самооценка своей работы и в автореферате, я говорил это...

Председательствующий:

Есть, есть…!

Кеба А. В.:

Да, есть такая самооценка и «адекватность» методологии – это тоже элемент самооценки.

Председательствующий:

Комплимент, комплимент…!

Кеба А. В.:

Ну, целый ряд примеров, если будет мне позволено, я этой самооценки приведу в автореферате.

Но самое главное, в чём я хотел бы даже защитить диссертанта, потому что дискуссия развернулась ещё на первом этапе, когда задавались вопросы – в частности, о соотношении биографического и литературоведческого. Я не вижу здесь никакого противоречия, я считаю, что научная биография – это, безусловно, то, что относится к литературоведению как науке, паспорт специальности, например, если сослаться на официальный документ ВАКа, где отдельным пунктом прописано: как раз научная биография. И специальность «русская литература» и «литература зарубежных стран» это… да, очень и очень удачно Павел Владимирович использовал эти понятия. Ну, и биографический метод (тоже не все вспомнили это, и очень хорошо, что Павел Владимирович тоже начинал своё выступление как раз с Сент-Бёва, основателя и главного «фигуранта», так сказать, этого метода). Ну и прекрасное знание темы, свободное владение материалом, амбиции! Амбиции в хорошем смысле… в хорошем смысле этого слова. Ну, они имели вот, может быть, такой... в некоторой степени, отрицательный момент (что слишком уж так… отстаивал свои… свои положения). Ну, я вот… Вот предлагал переделать название второй главы – Сергей Сергеевич остался при своём, при своей формулировке, а она вот как раз была и оппонентами, и в отзывах на автореферат, как раз… тоже подвергалась критике. И слово «вояж» таки, как свидетельствует словарь Ожегова, таки устаревшее и ироничное.

Синельникова Л. Н.:

Новое поколение не чувствует…

Кеба А. В.:

Я предлагал научную новизну сформулировать более компактно, потому что четыре абзаца… Но они так и остались. Но теперь, пересмотрев уже окончательный вариант автореферата и учитывая специфику темы и специфику тех выводов, на которые вышел Сергей Сергеевич, вижу, что нормально… Что так вот… Потому что те четыре абзаца и четыре основных положения (как раз, новаторских положения) они и характеризуют. Так что вот здесь я согласен с Сергеем Сергеевичем.

Ну, согласен и в другом… плане я с Ольгой Николаевной, что не вся методология, заявленная, она реализована. Я тоже говорю о том, что психоаналитический метод – это более видно нужно представить. Ну как-то не видно (во всяком случае в автореферате…) не видно, как психоаналитический метод Вы использовали в своей работе.

Ну вот такие выражения, которые мы встречаем в автореферате и в работе: «важным достижением мы считаем» (то есть своим), «важная находка», «скрупулёзная и тщательно выверенная», «вполне подтверждается», «самостоятельно выработанная концепция», естественно… И даже украинское слово «значущий» передбачає особливо вагоме значення. То есть надо было просто написать: «теоретичне значення роботи», «практичне значення», а не «значущість».

Потом, очень хорошее приложение, конечно, к работе, оно очень многое проясняют. Я советовал Вам, если Вы будете издавать это, небольшое предисловие к приложению. То есть вот что, как Вы… как Вы эти карточки выбирали, как … как Вы... что они именно демонстрируют, иллюстрируют…

Эмирова А. М.:

Ну вообще, сложное слово: что это..?

Кеба А. В.:

Да, да, вот такое вот предисловие… И возможно два слова о ключевых словах. Вы не думали, что «путешествие на Юг» и «крымская ипохондрия» и «дуэль четверых» – это ключевые слова? Ключевые слова должны выводить нас из этой диссертации на … на какие-то… какой-то более широкий контекст проблемы! Начиная с «идейно-творческой эволюции» – да, это тот тип… ключевые слова, которые характеризуют…

Считаю, безусловно, что эта работа заслуживает того, чтобы её автору была присуждена учёная степень кандидата наук и присоединяюсь к поздравлениям Галине Александровне…

Председательствующий:

Кто хотел бы…

Кеба А. В.:

Вообще идеальный, как с точки зрения… образцовый отзыв научного руководителя, где охарактеризована была именно научная биография и индивидуальность диссертанта.

Новикова М. А.: 

Уважаемые коллеги! Конечно, я немножко вклинилась, сейчас идут русисты. Но дело в том, что у нас особый… Это выпускник нашей кафедры, поэтому у кафедры всегда особе отношение к своим питомцам. А что касается меня, то единственный прецедент, который я могу вспомнить аналогичный, это графиня и Герман, которая ему являлась перманентно. Наш многотерпеливый диссертант… потому что когда я появлялась на факультете, он бледнел, потому что его диссертация обсуждалась по кускам, по статьям, по разделам. Это было интересно, так бывает не всегда, далеко не всегда! Притом, что кафедра не может пожаловаться ни на количество, ни на качество наших питомцев. И тем не менее даже на этом фоне всегда выделяются работы, притягивающие к себе как бы и раздумья, и дискуссии, и пожелания, и какой-то… какие-то расширяющиеся контексты. Вот работа сегодняшнего диссертанта, как мне кажется (это первое, что с моей точки зрения, подтверждает мой финальный вывод, что я буду голосовать «за»), она притягивает к себе, я бы сказала, расширительные раздумья, расширительные контексты – в том числе, естественно, и дискуссионные, что вполне нормально. Я вообще считаю, что диссертация, про которую скажут, что в ней нет ничего дискуссионного – вот за это нужно точно голосовать «против»! Потому что это уже не диссертация. Это дайджест, это учебник, плохой, но это не диссертация. Поэтому то, что диссертация дискуссионная – это нормально (и чем она лучше, тем она дискуссионнее, потому что в ней больше нового).

Второе, что я хотела бы отметить. Да, есть большая сложность: вот, говорили о биографии, я скажу о моём любимом – о литературном краеведении. Большая сложность в этом балансе. Потому что когда не хватает фактографической стороны (в данном случае, биографической, краеведческой), то знаете, это начинает походить на местное хвастовство: у нас жил такой-то, а у нас ездил такой-то, а у нас он ещё и лечился. То есть вы понимаете, литературоведение всё-таки имеет свою … Вот, наверное, истории медицины очень полезно учитывать и вот эту сторону. Но нам важнее всего, что это даёт для литературы. И, как мне кажется, вторая сильная сторона, не без жуткого давления, не без скрытых импликативных проклятий диссертанта… Я понимала, что его… он хотел написать биографию, а я каждый раз вопрошала: и что мы имеем по текстам? И в конечно счёте родилась вот такая какая-то я бы сказала срединная линия, при которой да, действительно, стало видно не только вот подробности новой биографии Грибоедова, но в конечно счёте, что это даёт литературе и литературоведению. Потому что и биографии писателей пишут в разных науках: пишут историки, но и многие другие. И они пишут под своим углом зрения. Поэтому мне кажется, что диссертант (не без, повторяю, я бы сказала, агрессивной методики дискутирования с ним) достиг золотой середины, когда и краеведение остаётся, и биография (как исторический аспект) остаётся, и видно, что это даёт для литературы, а не только для истории, и не только для крымоведения.

Третий аргумент мой в пользу этой работы (и тоже после больших дискуссий) заключается в том, что… Ну то, что диссертант дерзал там по поводу фактографии, это дело русистов (я верю и тому, что они говорят о дискуссионности, и тому, что они говорят о безусловности). Я в чужие епархии (хватает своих) стараюсь не заезжать. Я другое всё время вопрошала. Дело в том, что и мой любимый кросс-культурный аспект (то есть украинский аспект), и мой не менее любимый духовный аспект – они же тоже тут выглядят очень дерзко! Если сказать очень коротко (то, что было в начале, но не то, что стало в конце) то выглядело примерно так. Что вот у Грибоедова были проблемы семейного свойства психологические, он не чувствовал себя вполне законнорожденным, и у князя Владимира были аналогичные проблемы (он тоже чувствовал себя как бы князем второго сорта). И поэтому Грибоедов преодолевал, как мог, но и князь Владимир тоже крестил Русь, чтоб избавиться от комплекса неполноценности. И я как-то пыталась диссертанта уговорить, что, вот знаете, оно и для Грибоедова это мало, чтоб объяснить, но уж для князя Владимира – это как-то так совсем маловато. А кроме того (вот это уже будет в дискуссионной части) то же самое было очень сильно видно по дуэли. То есть впечатление такое, что вот то, что он действительно оказался участником и очевидцем очень жестокого варианта «четверной дуэли» – вот это, в сущности говоря, и определяет и ипохондрию, и то, и обрыв дневника, и пятое, и десятое… Ну понимаете, вот Юрий Михайлович Лотман, человек очень гуманистический, в своей биографии Пушкина, а особенно в комментариях к «Евгению Онегину», рассказывает, что дуль в те времена была совсем не тем, что даже, скажем, для эпохи Куприна. Это была другая социальная психология. И я всё время пыталась уговорить Сергея Сергеевича (и ещё не теряю надежду, он молод, что всё впереди), что тут начался слом другого характера. Ведь не совсем дворянин Грибоедов. Не только потому, что у него сомнения там в происхождении, а потому, что наступает поколение разночинцев. Он ещё не разночинец, но у него уже что-то в его социальном менталитете, в его творческом менталитете – и эта дружба с Булгариным, она не случайна. Булгарин к нему тянулся как представитель любого, любой элиты (интеллектуальной, творческой и социальной), а Грибоедов видел, что это человек, рядом с которым ему не нужно вспоминать, сколько его поколений было столбовыми дворянами, не нужно думать о том, достаточно ли он был дворянским во всех ситуациях своей жизни – в том числе, и в творчестве.

И вот возвращаясь к двум пунктам, кросс-культурному и религиозному, я хочу сказать, что мне кажется, что перспективы исследования будут заключать в том, что постепенно наш диссертант утвердит всё новое, что он сегодня защищает, поймёт, что хороший историзм не убавляет, а прибавляет новизну. Потому что князь… (я не скажу, что я специалист по Древней Руси, хотя доводилось работать с этим материалом), но, скажем, абсолютно аналогично в Средневековой Шотландии князья на восемьдесят процентов занимали трон, убивая своих братьев, своих племянников и своих дядей. Но вот случаев, когда это было поводом для душевного надрыва, история не зарегистрировала. Хотя, скажем, церковь внимательно следила за духовным состоянием своих питомцев. То есть это сложная проблема. Противопоставление английских, помним, «kill» и «murder» на этом и основано. Если ты убиваешь в честном состязании, то это «kill», и в этом нет ничего позорного. Любой воин убивал. Не забудем, что Святослав, да простит меня Владимир Павлович, он, конечно, русич, но что касается его славянскости, то он славянин в очень недавнем поколении. А если вспомнить женскую линию киевских князей, то и так вот, как Романова, не так, чтобы на сто процентов, так? Поэтому психология скандинавского викинга, у которого не было никаких особых моральных проблем… У него была проблема предательского убийства, «из-за угла», с помощью заговора (вот эта разница Бориса и Глеба и других случаев), то есть чужими руками, по заговору, нечестно, недоблестно – это проблема! Если речь шла о состязании, и тем более если права на трон имели разную мотивацию (они в Средние века всегда имели разную мотивацию: по старшинству, по близости, по степени кровности и так далее, – там была не одна мотивация). Но это конкуренция! Это всё равно, что, простите за прямоту, но после выборов кто-нибудь из лидеров партии всю жизнь страдал и чуть ли не наложил на себя руки из-за того, что он победил. Но так он победил! Для этого и выборы были! А, может быть, наши потомки, особенно, учитывая политтехнологии, попытаются реконструировать менталитет политических лидеров, которые вот на утро после своей победы пишут предсмертную записку и спрашивают, как быстрее на тот свет отправиться. Мы этого не поймём, потому что это не менталитет этой эпохи (потом это, может быть, так и будет). Поэтому мне кажется, что, конечно, бесспорно, Провидению виднее, как оно его вело, и каким-то толчком было и это, но чтобы вот так однозначно отсюда шли дела вот к последующей христианизации – я думаю, что постепенно диссертант найдёт промежуточные звенья и оставит эту идею, только смягчит её и впишет в исторический контекст.

То же самое в том, что касается дуэли. Дуэль – это нормальный поединок в Средневековье. Это языческий обычай. А то, что оно двоеверческое – так это и не тайна. А то, что в XIX веке церковь каноническая и даже государь как христианский правитель христианского государства жесточайше преследовал дуэли – это тоже факт. Поэтому, понимаете, тут сложная проблема. И мне кажется, что это доказывает только одно: что на самом деле у диссертации огромные перспективы, в том числе, методологические. И чем больше наш диссертант будет погружаться в кросс-культурный аспект и спрашивать себя, вот, как виделось Крещение Руси не нам, но и не князю Владимиру, а виделось, вот скажем, на пространстве Украины с разных точек зрения в ту пору, на пространстве России с разных точек зрения в ту пору (не только официально), тем больше будет уточняться его собственная позиция. Он будет встречаться с многими умными деятелями прошлого, я думаю, что с ними он найдёт общий язык, рано или поздно – не исключая своей точки зрения.

То же самое касается и духовной константы. Мне кажется, что там действительно огромная проблематика. Я уже обращала внимание диссертанта на то, что, скажем, метафизичность мышления Грибоедова несомненна, но он также стыдится её, как стыдился Пушкин. У нас вчера была краткая интервальная беседа с Владимиром Павловичем, очень содержательная, по поводу того, что молодой Пушкин в Крыму просто стыдится того, что он ищет Бога. Стыдится! Это неприлично после Просвещения. И язык ислама даёт ему, наконец, возможность об этом сказать воткрытую. Язык христианский – нельзя, неприлично, Петербург не поймёт. А каково же тогда полудворянину Грибоедову, полузаконному сыну с какими-то своими осложнениями вот так сказать: что душа хочет чего-то. Ну это ж, простите, это ж просто неприлично! Это ж просто неприлично! Поэтому ему ещё труднее! И мне кажется, что вот не столько мистицизм, как формулирует дело наш диссертант, сколько метафизичность Грибоедова искала своей реализации, и хотелось бы верить, что наш Крым как всегда и в этом случае помог его поискам.

Понятно, что я буду голосовать «за». Понятно, что работа по-настоящему перспективная, и как всегда скажу: хорошо поставленные вопросы – это очень ценное приобретение для любой диссертации, и кандидатской, и докторской. Благодарю за внимание.

Председатель:

Спасибо. Кто хочет сказать ещё, коллеги?

Берестовская Д. С.:

Я скажу, с огромной радостью сегодня присутствую на защите. И начать мне хотелось не с Сергея Сергеевича, а с Галины Александровны, которую я знаю ещё очень давно – когда она готовилась поступать в университет. И с радостью говорю о собственно её собственном росте, и это (тут говорилось о том, что это учёному совету надо в университет представить её к профессорскому званию – да это кафедра, прежде всего, факультет должны сделать). Да… Нет, конечно… Так вот вначале кафедра и факультет должны быть этим озадачены. Галина Александровна, я Вас поздравляю, прежде всего!

Ну, а теперь Сергей Сергеевич. Сергей Сергеевич, дорогой! Мне нравится и манера его поведения, и то, как он защищался…

Председатель:

Испортите его!

Берестовская Д. С.:

Ну я не так часто с ним общаюсь, чтобы я его испортила! Да, вы ж понимаете… Да, ну и в общем неординарность, да? Тут дерзость… Ну молодость, она должна быть, задор должен быть. Сколько мы знаем диссертаций, защит, когда стоит человек – рот открыть не может толком, понимаете? А тут человек защищает свои взгляды. Ну иногда они очень обоснованы, иногда не очень – да это же закономерно! Ну это же всё закономерно! И я хотела бы отметить, конечно, направление исследования кафедры. Кафедры! Вот чего я столько лет в этом совете? А то, что кафедру эту я люблю. И литературу, конечно. Вот. И вот это направление исследований кафедры – оно тоже неординарное, согласитесь. Правильно? Это не только литературные тексты, это вот именно литературное краеведение, как только что сказала профессор Новикова. И здесь находки кафедры, конечно, они замечательные. И я вчера сказала, что я люблю всё то, что на стыке. И вот эта диссертация тоже на стыке. Правда вот диссертант… мы с ним в кулуарах поговорим (не всё, так сказать, ответил на мои вопросы). Но эти проблемы, которые он поднял – это проблемы русского искусства. И мне кажется, если Сергей Сергеевич не чужд в общем-то проблем искусства (не правда ли, да?), в частности, вот топос дороги и мотив дороги – это же ведь русское искусство! И ведь это… это тот самый синтез искусств, которым я занимаюсь (я ему подарю свою книгу), вот, и мы это видим в творчестве художников, которые Крымом занимались. Да тут, Серёжа, вот море разливанное интереснейших ассоциаций, сопоставлений. И я поздравляю не только Сергея Сергеевича (я ничего не буду говорить о, там, недостатках и всё прочем) и поздравляю кафедру и, конечно, руководителя с сегодняшней защитой. Молодец!

Новикова М. А.:

Вы будете голосовать «за», короче говоря, да?

Борисова Л. М.:

Микрофон?

Председатель:

Вот микрофон… Кто будет…?

Борисова Л. М.:

Лара Николаевна.

Берестовская Д. С.:

Если можно будет два раза проголосовать – я два раза проголосую! Интересная работа.

Председатель:

Лара Николаевна!

Борисова Л. М.:

Прошу…!

Синельникова Л. Н.:

…Чуть-чуть вот маленькой ложечкой мёда… дёгтя большую вот такую бочищу мёда. Замечательная диссертация, прекрасный соискатель, научный руководитель – всё это не вызывает никаких сомнений. И всё-таки, и всё-таки… Это «всё-таки» связано с моим беспокойством не столько в отношении Сергея Сергеевича (он умный, он хорошо говорит, у него хорошо мысль работает), сколько тем потерям в текстопорождении, которые уже имеют когнитивный характер. Вот это, наверное, связано с общеобразовательным контекстом (относительно всяких вещей, связанных с текстоустройством и прочее). Вот давайте обратимся к аннотации. Вот она как диктант у меня исписана как у русиста. Это плохо, друзья мои. Ну вот я как бы в украинский не буду, а вот посмотрите… Почему я сказала, что это когнитивная проблема. Здесь нет ошибок очевидных (таких, которые там исправятся и на поля вынесутся). Здесь – неумение строить предложение в соотношении субъектов. Один субъект Вы как вершитель текста, второй субъект – Грибоедов как объект Ваших рефлексий. Вы приписываете всё своей субъектной зоне (вот он – когнитивный параметр) и строите предложение, которое в русской культуре не строится таким образом. Я не знаю, что с этим делать. Это где-то на образовательном уровне уже должно решаться, для того, чтобы были построены нормальные предложения! Неправильное употребление причастных и деепричастных оборотов (так не говорят по-русски), неправильное употребление когнитивных глаголов («показать», «достичь», «исследовать») – они в таком контексте, как у Вас, не употребительны по научному узусу. То есть это вот опять же не столько к Вам, сколько к Вам как к носителю следствий неразвитости когнитивных параметров изучения языка. Вот это предмет моей тревоги! Это, честное слово, есть – в разных проявлениях. Когда мы читаем диссертации, когда читаем авторефераты, когда пытаемся их выбросить… Потеря интереса к тонкостям контекстного употребления слова. Вот… вот это проблема. Если Вы меня поняли – я буду рада. Если не поняли, я готова потом проиллюстрировать теми конкретными структурами, на которые я опираюсь, опять-таки, всё ценя и понимая в сегодняшней защите.

И второй момент – он немножечко другого ранга. Смотрите, какие открытия, какая интерпретация, какая квалификация деятельности. Смотрим на апробацию и публикации: только Украина (и в том, и в другом случае). Ну Россия же страдает! Значит… значит вот тот энтузиазм и та неленность, о которой говорили в отношении Сергея Сергеевича, она имеет вот такой вот топос украинский. А Грибоедов же он принадлежит ну если не миру, то России тоже! Нужно публиковать такие вещи и апробировать их в России. Я уверена, что в грибоедовском сообществе научном (а по Грибоедову идут конференции), Ваш доклад, Ваше выступление могло бы быть… могло быть резонансным – потому что тут действительно есть, что сказать. Всё замыкается: Симферополь – Алушта. Места прекрасные, мы их любим. Но не до такой же степени, чтобы ограничивать вот как бы научный топос этими действиями. Это тоже имеет отношение…

Председатель:

Но вы там…

Синельникова Л. Н.:

Нет, но мы там живём, но по другим причинам, Владимир Павлович!

Борисова Л. М.:

Адиле Мемедовна. Адиле Мемедовна…

Синельникова Л. Н.:

…Ну в Интернете есть, но я имею в виду прямую апробацию! Когда видишь такого соискателя, умеющего защитить позицию, нужно быть иногда… Это тоже может относиться ко многим соискателям, здесь присутствуют молодые соискатели. И вот это вот всегда хочется, чтобы та тема, которая укладывается в более широкий контекст, нашла: а) более широкое поле публикаций, б) более широкое поле апробации. Спасибо! Голосование исключительно «за» без всяких сомнений.

Борисова Л. М.:

Когда в начале его научной деятельности Сергей Сергеевич выбрал тему "Грибоедов", про себя подумала: безнадёжное дело. То есть ну что здесь может быть. Ну может быть реферат и всё. А оказалось ценное месторождение. Пошёл в архивы, накопал, откомментировал, действительно интересно интерпретировал… Ценность этой работы в том, что не приходится доказывать её научную новизну, не приходится её изобретать, «высасывать из пальца» – она очевидна. И это действительно очень хорошо.

Что касается методологии… Вы понимаете, в чём дело: я не думаю, что в любой работе мы должны соблюсти какую-то обязательную пропорцию всех методов. Это… В этой работе биографический метод, естественно, главный, он работает великолепно. То, что, казалось бы, уже совершенно вышло из употребления, то, что, я не знаю, как… считалось уже не просто… почти неприличным в литературоведении – вдруг этот метод обнаружил свою жизнеспособность в полную, так сказать… состоятельность, именно так! И реконструктивный метод, тоже, знаете, с настороженностью обычно к этому относишься: сейчас пойдут фантазии филологические недоказуемые. Нет, оказывается тоже работает! Поэтому вот в этом плане я б сказала действительно очень небезынтересно, очень хорошо.

Что касается, вот опять же реконструкции. Вы понимаете, тут… и такой детали, как вот «дуэльный» момент. Мы с Мариной Алексеевной были единодушны на обсуждении кафедры. Мне тогда… Мне тогда тоже казалось, что не осовременивает ли Сергей Сергеевич своего героя, наделяя его вот нашими комплексами: как же, убийство..! Но вот Марину Алексеевну он до конца не убедил, а меня убедил, потому что он пошёл искать дальше – вот, ощущения человека, побывавшего в аналогичной ситуации из современников, из окружения Грибоедова. И доказал, что да бывала там рефлексия. Я потом уже постфактум вспомнила и Толстого-«американца» тоже. Знаете, то же уж такой бретёр-бретёр, а и мистик, и не метафизик, а именно мистик. Но когда после каждой дуэли умирает ребёнок… Одна… Один, второй, третий – да оставь ты мне последнего цыганёнка (да, вот тут замирение с Пушкиным). И тут, кто его знает, о чём он там молился! Понятно, о чём молился. То есть я думаю, что вот мы как раз, может быть… в тот момент он засёк своего героя, когда из человека … в человеке одной формации начинает прорастать психология другого.

Что касается его трагедии о Владимире Мономахе, вы знаете, ведь любой исторический сюжет он всегда… модернизируется. Как только художник подходит и начинает создавать интерпретацию того или иного сюжета – это всегда модернизируется. Знаменитая картина Лысенко «Владимир и Рогнеда» – она о чём? Разве она о насилии? Совершенно нет! Она о любви! Вы посмотрите на лицо этого Владимира. Вот замечательно тонкий анализ Аллы Глебовны Верещагиной. В книге «Художник и история» она говорила: посмотрите, как изумительно повторяются краски на этой картине, яркие, сочные, зелёные красные в портрете Владимира и те же краски мертвенно-бледные в фигуре Рогнеды. Так вот что это? Да конечно же совершенно не про то: пришёл, и сел, и взял. Ничего подобного! Интерпретация. Точно так же и тут. Естественно, это будет совершенно другой Владимир. Это будет Владимир не исторический (мы не знаем, действительно…) – это совершенно другая фигура. Поэтому вот мне кажется, что это получается интересно. В конце концов, я говорила это, скептически относилась, а потом Сергей Сергеевич меня тоже втянул, увлёк своими идеями. Вот этот сюжет с Керим-Гиреем, он мне показался действительно очень интересным и убедил в том, что действительно ведь перед глазами у Грибоедова был человек, такой же, скажем так, язычник, который собирается крестить крымских татар, обращать в новую веру. Но тут аналогий с князем Владимиром совершенно один к одному! И не знаю, меня как-то эта работа очень убедила.

Что касается стиля. Вы знаете, вот действительно: стиль – это человек. Первый вариант работы, который я читала, я бы охарактеризовала так: это был барочный научный стиль. Вот я сегодня просто с удовольствием выслушала замечания Лары Николаевны, потому что я бы… мне так не сказать. Но я тоже было начала то же делать, что и Вы, но потом просто бросила… Просто блестяще! Я… я бы сказала, что это надо в качестве памятки где-то нашим аспирантам навесить, чтобы они об этом помнили. Вы понимаете, здесь нет ошибок стилистических банальных. Банальных действительно нет. А другие какие-то, вот именно когнитивные – тут попридираться можно, есть к чему. Хотя окончательный вариант работы… он очень (я уже посмотрела) там действительно, это лучше, чем автореферат. Но примеры, Вы понимаете, какие… Вот эта избыточность и барочность. Вот он сегодня, Сергей Сергеевич, в своей тронной речи говорил так: текст трагедии, который до нас так и не дошёл. То есть шёл-шёл, шёл-шёл, почта работала неисправно с XIX века вот в XXI, что там такое… вот… вот на таком уровне…

Но кстати я должна сказать дальше: вот мы говорим, спорим о том, в каком значении, имел ли он… есть ли у него чувство слова, он употребляет слово «вояж», он употребляет слово «ипохондрия». Вы знаете, у него действительно есть, у нашего коллеги, чувство слова. Дело в том, что, те, кто знает Сергея Сергеевича, подтвердит, что он и в быту умеет стилизовать речь, и эта стилизация – как вызов царящей сегодня моде на ненормативную лексику. Он иногда говорит в стиле XVIII-XIX века, и ему это удаётся.

Вы знаете, что я бы сказала? Насколько, конечно, правомерно это всё употреблять в научном тексте, но... А в одной… Бывают другие крайности. В одной телепередаче один вельмишановний літературознавець висловився про пані Смирнову-Россет. Це був (ну он сказал по-русски)… Это был резонансный роман. Я просто была готова аплодировать, подумала: браво, Павел Владимирович. Я увидела Смирнову-Россет, знаете, героиней гламурного журнала, и на… в центре папарацци. Здорово было сказано, Вы жутко её приблизили современному телеглядачу. Но… это, кстати, тоже имеет право на существование, да… Это тоже имеет право на существование (по-моему Александр Павлович Рыбаков говорил, что он очень ценит в научном тексте вторжение в научный текст вдруг просторечного: вот слушаешь – и начинает играть всеми красками). Так что думаю, что таким вот образом немножко защитила нашего Сергея Сергеевича.

Конечно он дерзок, и вот это действительно в нём от молодости. Это надо бы убрать, конечно, «так называемая энциклопедия» Грибоедовская, Вы ещё назовите «псевдо-энциклопедия» или что-нибудь ещё. Это, конечно, надо бы… надо бы убрать. В начале у него этого было больше, но я вам должна сказать, что он очень умеет работать и работа зрелая, работа зрелая. Здесь серьёзная заявка на дальнейший хороший научный… научный труд, и пожелаем ему удачи! И не сбавлять оборотов и не бросать серьёзную работу в научном плане.

Председатель:

Спасибо. … А Вы ж отказались? Мы ж предлагали...?

Эмирова А. М.:

... В принципе я ещё ничего не говорила. Дело в том, что хотела я сегодня отмолчаться, немножечко я вяло себя чувствую… Но я подумала: не дай Бог кто-нибудь опустит один черный шар! Но этого и не предвидится…

Председатель:

Я опущу!

Эмирова А. М.:

... И потом, чтобы не подумали обо мне… Да, но дело в том, что с Сергеем Сергеевичем … Он же и мой тоже ученик в какой-то степени, да? Нет, просто мы в кулуарах до сегодняшнего дня разговаривали на эту тему, и он всегда с большим воодушевлением, а я с большим интересом распрашивала о работе, так что я в курсе тоже. Хотя на официальном обсуждении я на кафедре не присутствовала, но я хочу сказать: я так глубоко уважаю Галину Александровну, что вот сейчас я подумала, не сказать об этом будет не очень хорошо.

Вот, я… в целом я согласна с мнением моих коллег, и я тоже обратила внимание на то, что, как мне показалось, не очень убедительна квалификация дневников Грибоедова в качестве литературного художественного произведения, и хотя Сергей Сергеевич говорил о комплексной аргументации, ссылался на эти три аргумента – всё-таки меня это не убедило. И мне показалось, и тут тоже об этом говорили, что методологическая база работы, и в частности, психоаналитический метод, да и статистический, я очень сомневаюсь, что он использован в классическом… в классической такой форме... Потому что часто у нас в любых работах филологических под статистикой понимают какие-то количественные подсчёты. Конечно, количество всегда есть выражение какого-то качества, но в строгом смысле этого слова предполагает какую-то формулу, и в пределах этой формулы выяснять какие-то уровни квалификации какого-то феномена.

Вот, а что касается работы сегодняшней – ну я просто горжусь, что с нами… что он мой бывший тоже в какой-то степени ученик, раз слушал (какие мои лекции, я не помню, что Вы слушали, а может быть даже и не слушали, Сергей Сергеевич?). Я не знаю… Но будем говорить, что он слушал мои курсы риторики, потому что он прекрасный оратор, вы в этом убедились. И я, разумеется, буду голосовать «за»!

Председатель:

Спасибо, Адиле Мемедовна! Коллеги, несколько слов позвольте тоже мне сказать. Я думаю, что вы сегодня, на мой взгляд, немного чрезмерно добры. Потому что, на мой взгляд, Сергей Сергеевич стоит на очень важном, ответственном рубеже своего развития как специалист, как филолог. С одной стороны, он проделал хороший, добротный путь развития, и многие отмечали, сравнивая первоначальный текст, с которым знакомились, и окончательный текст говорит об этом прогрессе. Но вместе с тем, я думаю, я беспокоюсь как человек, который был его преподавателем, мы достаточно тесно с ним работали, и тема эта как бы в кругу моих тоже исследований. Я беспокоюсь, чтобы он не подумал, что он уже эти вершины одолел, и вот та дерзость, которую тоже иногда хвалили мои коллеги, я думаю, что она не всегда продуктивна у него. И какое… некоторое такое смирение литературоведческое научное оно необходимо, тем более, что оснований для этого смирения достаточно.

Я думаю, что и замечания по языку – справедливые замечания… Я вот только, может быть, сказал несколько, может, иначе. Понимаете, тут недаром все говорят, что впрямую тут как бы нет как бы прямых, собственно, прямых как бы ошибок. Ну текст достаточно тщательно вычитывался, всё остальное… Тут в какой-то мере (вот он это ощущает и немного на этом играет как филолог, это хорошо, это значит, есть чувство слога)… Здесь есть такой момент разрыва поколений. Я сталкиваюсь всё чаще с тем, что наши студенты в чём-то разговаривают на другом языке, вот это поколение, чем я в свою время. Ну, такой небольшой пример. Я был этим фактом задет, поражён, за ним долго наблюдал, когда, например, слово «канализировать» вдруг стало использоваться, там, «задача средств массовой информации канализировать настроения низов руководству страны». И вдруг слово «канализировать» обрело, видите, такой, как бы, совсем ситуативный, да, благородный смысл, значение и всё остальное. Вот они… вроде бы это те же самые слова они используют, что и мы, вроде бы та же… то же построение речи. Недаром вот вы иногда говорите, что тут надо было бы иначе или иначе, но тут, наверное, уже какой-то поколенческий… даже не поколенческий, потому что здесь новая формируется какая-то культура языковая, это всё Интернет и многое другое сказывается. Но хорошо, что он это ощущает (и у него есть понимание разных стилистических стихий). И я надеюсь, что вот, слушая нас, и всё-таки являясь частью нашего круга, может быть, он и к этой критике тоже прислушается в будущем – это будет ему полезно как филологу.

Что касается положительной стороны, я думаю, что мы продолжаем систематическую работу в Крыму, можем с удовлетворением говорить, что вот выращиваем специалиста по Грибоедову. Как плохо и как странно, что до сих пор… Было несколько попыток… Было несколько попыток у нас эту тему как-то грибоедовскую кому-то дать, и люди начинали разрабатывать, по разным причинам не доходило до финала. В данном случае дошло, и вот я думаю, что Сергей Сергеевич своими работами не только в России, но и здесь побудит ряд краеведов и исследователей к этому обращаться, и в его лице мы будем иметь специалиста, который будет это… это стимулировать и для нас… и нас консультировать.

Я думаю, что… что касается вот его оценок, которые вызвали критику Адиле Мемедовны по поводу там дневников и писем, что это художественное… факт художественного творчества. Я думаю, здесь такая есть грань. Это дневники и письма – и они дневники и письма. Они так задуманы, функционально так выстроены. Но если бы они были дневниками и письмами просто какого-то лица не творческого как бы… Да, нацеленности… Они бы в таком качестве существовали, но мы не можем их не читать как дневники и письма, имеющие творческую сверхзадачу, потому что их автором является Грибоедов (как и пушкинские письма, как многие другие). В данном случае, они как бы такого вот двойного назначения. И поэтому не видеть в них художественного… как бы, составляющей – это одна крайность, но с другой стороны, превращать их целиком в факт художественного творчества – это другая крайность. Тут… она… где-то вот это балансирование происходит посередине. Да, и… Я ведь недаром его спрашивал… Он, мне кажется, не совсем вот в это вошёл, потому что Муравьёв-Апостол – это совсем другое, это написано для печати, это с самого начала готовилось для печати. А вот, например, дневник Жуковского, хотя он написан там через двенадцать лет, создан после Грибоедова – он, как и грибоедовский (и они вот в чём-то похожи). У них ведь разные типы дневников уже тогда были. У них дневники же… названия предметов, это как бы для записи, для мемории своеобразной. И у Жуковского, когда читаешь там: Бахчисарай, ночь, Пушкина фонтан, татарские пирожки, там, разговоры, разъезд … То есть ясно, что потом он откроет и .. ага, вот, о чём разговор, он… Это ему напомнит, о чём были разговоры. Это как бы своеобразная такая лапидарность, свёрнутая шифрограмма для самого себя, чтобы потом… Но он… У Грибоедова есть отличие, и он ни разу не упомянул об одном качестве (а это качество эпохи, и качество деятелей: и гоголевское качество, и пушкинское качество) – рисунки. Он ни разу об этом сказал, поэтому… Там ведь у Грибоедова – это сплав! Он сплав художественного текста, он сплав жанра (это дневник – это один, письма – это другой), сплав в том числе изобразительно ряда. У Жуковского блестящие рисунки, целый том, сопровождающий это всё. У Пушкина постоянные разрисовывания и всё остальное. У Грибоедова – это обязательно есть, он об этом не говорит, и он не прав, в том числе, кстати, вот вам ... Герценым нам подаренное наблюдение, оно у меня всё время в устной форме я его где-то держу, а Вы где-то обязательно его опубликуйте со ссылкой на Александра Германовича Герцена. Дело в том, что в дневнике Грибоедова – первый зафиксированный в историографии рисунок Мангупа, абсолютно первый. До него никто ни разу (ну, по крайне мере, историография нам не даёт материалов, где имелось бы изображение)… Грибоедов всё это первый записал, зарисовал эти ворота Мангупа. Как минимум, это факт, а во-вторых, тоже тут есть о чём подумать. И то, что он нуждается в том, чтобы это зарисовывать – это ещё одно качество.. Вот не думая над ним, Вы какой-то важный элемент этого сплава упускаете. А он есть этот элемент, ему изобразительный этот рад нужен был во всём в этом.

И это, опять повторюсь, черта эпохи, и археологи говорят, что Грибоедов в нескольких пещерах расписался копотью. Ну, да, это дань времени, Пушкин пишет на камне «Дружбой освященном…» в Георгиевском монастыре «Пишу я наши имена». В 20-е годы были экспедиции с поисками того камня, на котором Пушкин оставил надпись, что они там искали, «Саша плюс Петя» там или ещё, если это Чаадаеву адресовано, но я вот также смеялся, когда студентам это комментировал. И есть основания для иронии: действительно, ну что он мог там написать. Но то, что он там расписался – это абсолютный факт! Это как бы закон поведения эпохи. Байрон, приезжающий на Храм Посейдона в Греции оставляет там, царапает Китса, оставляет там, царапает, всё остальное… Найденные на Чуфут-Кале галереи подземные, они исписаны именами, копотью, оставленные… А если верить оценкам, это получается рубеж новой эры – так им две тысячи лет, этим росписям, которые в галереях Чуфут-Кале подземных найдены буквально два-три года назад всего (самая большая археологическая сенсация того года, Европейская)… Они оставили. Грибоедов расписывался, в этом смысле – вот это желание, что называется пометить этот мир, там, отразить его. Это вот какая-то ещё одна важная составляющая этой меры, вот… Если Вы об этом не говорите, и я не знаю, есть ли это в работе…

Михед П. В.:

Упоминает!

Председатель:

Упоминает, да?

Михед П. В.:

Он говорит о возможном соотношении…

Председатель:

Да, надо вот на будущее, это Вам, как дорожная карта, надо об этом серьёзнее подумать и поразмышлять.

Коллега, коллеги, ещё одно. Значит, он чрезвычайно лапидарен. Его творчество лапидарно, жизнь лапидарна, всё это сжато, и в этом смысле, я согласен с ним, когда он говорит, например, об эпосе, об эпическом начале. У Грибоедова этот абзац он является на его языке целым эпосом, потому что он вообще долго, пространно, что называется, не пишет. Ну мне… Я не знаю, я не услышал вот в его изложении и там в ответах… В лице Грибоедова мы имеем громадного масштаба фигуру. Он был центром целой дипломатической международной акции со стороны Великобритании. Тут, правда, тоже его многие в такой ура-патриотический ряд переворачивают. Михалков сказал, что он будет снимать фильм про Грибоедова, о том, как там, типа там расписали, как его убить надо. Там заговор-то, был, конечно, заговор против него, но расписывать убить его и ещё что-то – это тоже уже какая-то шпиономания. Но это был гигантского уровня чиновник с глубочайшим пониманием механизмов государственных, международных. Мы, благодаря ему имели это… этот мирный договор, который он привёз. И вот вообще замирение этой части во многом состоялось благодаря ему. Вот я хочу сказать, что вот должен быть присутствовать этот масштаб этой личности в разговоре о нём, потому что даже частная какая-то фраза, это фраза вот этого человека с его гигантским запасом знаний. И в этой связи…

Коллеги, то, что он разыскивает вот эти адресаты, и куда приехал и с кем поговорил, это другой язык эпохи. И когда… когда он … Во-первых, это очень важная находка, что Завадовскому принадлежали Саблы, потому что это всё ломает в этой… в этом понимании. И приезд к кому-то в гости – это у нас сегодня: сел, приехал, поговорил и уехал. Это целая миссия! Это целый разговор, это обмен мнениями, который будет потом отзываться месяцами, полугодьями, и даже годами. Вот это надо понять как бы рисунок жизни, рисунок времени, это… это всё имеет свою коннотацию, вот эти поведенческие законы, моменты. Поэтому то, что он это сделал – чрезвычайно важно. Дай Бог ему в будущем ещё глубже вот в это погрузиться и понять, что это в полном смысле слова означает. Не всё можно было написать, и надо иногда приехать и поговорить об этом конкретно друг с другом. И это чрезвычайно важная часть его работы. Я надеюсь, он отдаёт… Мне кажется, он до сих пор не вполне осознаёт, насколько это важно, дай Бог, чтобы в будущем это в полной мере у него состоялось. Потому что мы должны на смену концепции Нечкиной, что он приехал сюда там создавать это… заговор и всё остальное, предложить какую-то другую, очень важную… Поляки свою предлагают, они всё тянут к себе, там, естественно, Ржевусский, значит, этот, Густав Олизар, значит, Эвелина Ганская, и там начинаются опять поиски сюжета… все эти переговоры в Артеке и, дескать, вот эта часть польской революционной тактики и так далее. Ерунда всё это, у Грибоедова это, конечно же, по-другому.

Что касается, и последнее, дуэли. Во-первых, эмоциональных реакций было сколько угодно. Вот Толстого назвали… Самая яркая – Александр Первый, которому будут потом являться мальчики кровавые в глазах, и Пушкин это в «Бориса Годунова» вставит. То есть эпоха давала разные как бы типологические… типажи человеческие. Кто-то спокойно перешагивал через убийство, кто-то погружался на этой почве в долгую ипохондрию и всё остальное. Для Грибоедова это очень важно. Я всем напомню, что тело его было опознано в Тегеране, после того, как его, привязанного к лошади… Да, и так далее… По пальцу, раненному на дуэли. То есть для него это даже какая-то мистика, что его… завершение жизненного пути – оно состоялось и столкнулось именно с этой частью, с этой деталью. Вместе с тем, надо ещё знать, что они все дети вот этого бурного времени и бурного региона, где человеческая жизнь могла оборваться в любой момент. И они это осознавали, они этим не бравировали, они себя защищали, берегли и ... всё остальное. Но никто не знал, где тебя настигнет этот конец. И трагические тегеранские события как бы выстроены определённым образом, только никто не ожидал этого кровавого финала, даже те, которые задумали эти события. Они тоже лишний раз ему это продемонстрировали, но он был к этому готов. Грибоедов необыкновенно мужественно вёл себя во время штурма русского посольства, когда они уходили из комнаты в комнату, сдавая эту комнату, защищая следующую. И как бы есть свидетельства о том, как Грибоедов вёл себя, и как он до последнего чувствовал себя, в том числе, ответственным за этот бунт, потому что он принимал этих беглецов в посольстве и так далее. Поэтому тут вот с моментом эмоциональной реакции и внутреннего мужественного начала, тут как-то над это соотнести и, может быть, надо глубже с этим разобраться. Вот.

Я ещё одно, вот Марина Алексеевна об этом в одном из своих блестящих выступлений очень хорошо говорила. Надо… вот эта тень этого ирландца мелькнувшего. В Крыму было гигантское количество самых разных людей, он был такой площадкой переговорной. Недаром и Мицкевич сюда, и всё остальное, и недаром здесь наша с вами эта миледи из романа такая легендарная леди Винтер, графиня де ля Гош и её это странное пребывание тут то в Гурзуфе, то потом в Старом Крыму, и все эти мистики, здесь собирающиеся... Это часть какой-то ещё одной вот какой-то линии, которую… Вот, может, Наталья Анатольевна чем-то поможет с этим ирландцем там, потому что с её хорошим знанием английского материала, или по крайне мере коллегами в Англии, которые могли бы помочь какими-то этими поисками... И это странное… странный Ришельевский сюжет, построить эту первую европейскую дачу на Южном берегу и никогда туда не приехать. И одновременно её потом заполнить массой людей, которых он туда будет… давать согласие, чтобы они туда ездили, или там останавливались, и там пребывали … это… и многое другое, что порождает до сих пор загадки: зачем Ришелье вообще это сделал, если самому ему это не было нужно.

Здесь есть выдуманные какие-то проблемы, накопленные краеведением, крымоведением, но есть и глубокие внутренние разломы и линии, которые надо понять. Графиня де ля Гош сюда приедет после короткого свидания с Александром Первым. О чём они будут говорить, никто не знает, но после этого ей будет запрещено жить в европейской части, она будет сюда как бы… отправлена, полупринудительно полудобровольно. И её пребывание здесь – это особая, особая тема, ну связанная в том числе, с эпохой Грибоедова и со всем этим делом. И эта самая мистика, когда во время Войны немцы будут раскапывать её могилу в поисках этих подвесок, потому что они будут полагать, что они там похоронены вместе с ней в Старом Крыму, в этой могиле. Как далеко зашёл этот сюжет, как он долго тянется через целые столетия, этот сюжет.

Время мистическое, автор наполовину мистический, и темы такие, нуждающиеся, да… в этом изучении. Я думаю, что вот он с его склонностью к определённой мистике – может, именно тот исследователь, который нужен для изучения этой темы. Недаром у нас до этого два или три раза попытки найти исследователя не увенчались успехом – наверное, тема ждала своего исследователя. Но, ему ещё очень много надо будет проделать, и в том числе, преодолевая в самом себе, чтобы это не было самоуверенностью. Хорошая работа, спасибо.

Новикова М. А.:

То есть Вы будете голосовать «за»?

Председатель:

А я подумаю! Коллеги как всегда были добры, они дорожную карту … по сути дела на три-четыре года у него есть просто-напросто собрание тем и даже концепты как бы … как это надо развивать. Я вот… он человек умный, я думаю, что это всё не пропадёт. Коллеги, закончили обсуждение. Что у нас там по протоколу? Так, коллеги, тайное голосование… Мы должны же ему дать слово, да?

Новикова М. А.:

Так, плачем коротко!

Председатель:

Два слова! Сергей Сергеевич, да!

Минчик С. С.:

Благодарю совет за высказанные вопросы и замечания!

Председатель:

Спасибо, спасибо. Выборы счётной комиссии!...