Крым в стихотворении А. С. Грибоедова «Хищники на Чегеме».

В этот день, 11 октября (29 сентября по старому стилю) 1825 года, многочисленный отряд горцев разорил станицу Солдатскую – русское поселение близ реки Малка на Северном Кавказе. Нападавшие убили и захватили в плен больше ста двадцати жителей станицы (в том числе женщин и детей), отогнали весь скот, а само поселение сожгли.

Грибоедов в карательном отряде
(из книги Н. А. Попова «Путник»). 

Это драматичное событие явилось поводом к написанию «Хищников на Чегеме» – одного из самых известных сочинений А. С. Грибоедова (сам писатель участвовал в военной экспедиции против неуловимых преступников). «... Поныне нет стихотворения, которое бы с такою силою и сжатостью слога, с такими местностями и с такою живостью воображения изображало, так сказать, характер Кавказа с нравами его жителей, как сие бесценное произведение», – писал издатель Ф. В. Булгарин, опубликовавший новый труд автора «Горя от ума».

Весьма примечательно, что «Хищники на Чегеме» были написаны Грибоедовым не в период его многолетней службы на Кавказе (с 1818 по 1823 годы), а сразу же после южного странствия. Значит ли это, что пребывание автора в Крыму как-то повлияло на идейно-художественные особенности данного произведения?

Первое упоминание о работе Грибоедова над текстом «Хищников ...» датируется 22 ноября 1825 года и содержится в первом из дошедших до наших дней писем литератора, отправленных после его возвращения с Юга. «На Малке я начал что-то поэтическое, по крайней мере самому очень нравилось, обстоятельства прервали, остыл, но при первой благоприятной перемене снова завьюсь в эфир», – писал автор  «Горя от ума» А. А. Бестужеву. И далее: «…Не поверишь, каким веселым расположением духа я тебе нынче обязан, а со мною это редко случается». Из этого следует, что, вернувшись из Крыма, Грибоедов в течение некоторого времени продолжал испытывать те же самые ощущения, которые овладевали им на полуострове. То есть настроение, сопутствующее его работе над стихотворением «Хищники…», должно было быть неразрывно связанным как с негативными впечатлениями писателя от пребывания на Юге и непосредственно с его крымской «ипохондрией», так и с чувством неприятия любого насилия, которое обострил визит в Саблы – деревню А. П. Завадовского, виновника «дуэли четверых». Вот почему, уехав из Крыма и примкнув к походу русской армии на воинствующих горцев, Грибоедов не только «сочувствует» кавказским племенам, но и пишет: «Наши – камни, наши – кручи! // Русь! зачем воюешь ты // Вековые высоты?? // Досягнешь ли?», – будто сомневаясь в успехе всей экспедиции. И далее: «Над рабами высока // Их стяжателей рука. // Узы – жребий им приличный, // В их земле и свет темничный! // И ужасен ли обмен? // Дома – цепи! в чуже – плен!», – будто в событиях 29 сентября 1825 года в станице Солдатская поэт вовсе не видит особой трагедии для «несчастных соотечественников».

Помимо уже сложившихся убеждений Грибоедова, бывшего горячим противником крепостной зависимости и, видимо, насильственной колонизации, данные строки, по всей вероятности, отразили и его критические впечатления от пребывания на Юге. «…Как они мыслят и что творят – русские чиновники и польские помещики, Бог их ведает», – возмущался литератор в письме к В. Ф. Одоевскому за 10 июня 1825 года, описывая впечатления от киевской поездки. Разумеется, как человек с государственным мышлением, Грибоедов просто не мог оставаться равнодушным к проявлениям тех самых «злоупотреблений некоторых местных начальств», о которых он со временем скажет на следствии по делу о мятеже на Сенатской площади.

По-видимому, Грибоедов был крайне разочарован тем, как именно правительство осваивает Крымский полуостров и как относится к многочисленным объектам, которые могли бы дать этому краю бесспорные выгоды. Показательным в этой связи кажется и то, что деревня Саблы, будучи долгое время одной из самых преуспевающих экономий юга России, без должной поддержки государства к 1825 году попросту разорилась. Вот почему 12 сентября 1825 года, находясь в Феодосии, драматург приходит к тревожному выводу: «…Ни одного здания не уцелело, ни одного участка древнего города не взрытого, не перекопанного». И далее: «Что ж? Сами указываем будущим народам, которые после нас придут, когда исчезнет русское племя, как им поступать с бренными остатками нашего бытия».

Не стала исключением и социальная политика властей. 30 июня 1825 года писатель с явным сожалением отмечает в дневнике: «Лень и бедность татар. Нет народа, который бы так легко завоевывал и так плохо умел пользоваться завоеваниями, как русские». И это притом, что, по мнению Грибоедова, правительство всегда должно заботиться о «подвластном» ему народе. Такое же внимание к подданным необходимо для того, чтобы во всех уголках страны (в том числе и на вновь присоединенных землях) все было «так спокойно и смирно, как бы в земле издавна уже подчиненной гражданскому благоустройству».

На полуострове, территория которого осваивалась Россией в течение целых сорока лет, Грибоедов не увидел положительных итогов от колониальной деятельности царских властей. Похоже, что именно по этой причине он стал испытывать чувство непреодолимого сомнения и в продуктивности соответствующих мер на Кавказе, и в целесообразности своей дальнейшей причастности к ним. А посетив имение Завадовского, убийцы Шереметева, с новой силой пережил те самые ощущения, которые, будучи эмоциональным следствием «дуэли четверых», лишь способствовали его нравственному утверждению на позициях человеколюбия и справедливости. Судя по всему, во имя этих ценностей автором и были написаны «Хищники…» – главное предостережение для всех, кто считает насилие общественной нормой.

Косвенным подтверждением идеи о решающем влиянии поездки Грибоедова в Крым на его работу с текстом названного стихотворения можно считать еще один факт. Как известно, в «Хищниках…» эффект противопоставления туземцев русским колонизаторам достигается в том числе благодаря пространственной составляющей. Автор подчеркивает, что пришельцы двинулись на Кавказ из страны «сел и нив», в то время как местное население своей родиной считает «вековые высоты». По мнению профессора Степанова, именно «взгляд сверху, с вершины горы, со скалы, с уступа позволяет в едином обзоре выявить» отличия между горцами и русскими в их ценностном измерении. «Мы над вами, мы над вами», – неутомимо повторяют изображаемые харцызы в подтверждение такого противопоставления.

Чтобы проникнуться духом истинной свободы, которым исполнены приведенные реплики непокорных воителей, и мастерски выразить совокупность «психо-идеологических и нравственно-эстетических воззрений горца» (Л. А. Степанов), Грибоедов, как представляется, должен был непременно приобрести опыт восхождения на вершину какой-либо крупной горы, уподобившись ее подлинному обитателю. Анализ же писем и путевых заметок литератора свидетельствует о том, что за годы многочисленных командировок и поездок он действительно мог получить такую возможность – однако не на Кавказе, а именно в Крыму.

В отличие от путевых журналов Грибоедова за 1818–1820 годы, развернутое описание той панорамы, которую может наблюдать путник, взобравшийся на вершину большой горы, содержится именно в дневнике его путешествия по Югу. Примечательно, что заметка в крымском журнале с изображением картины, открывающейся с Чатырдага, является и одной из наиболее подробных и объемных среди всех, что вообще были сделаны автором на полуострове.

Похоже, что Грибоедов рассчитывал взойти на Чатырдаг задолго до приезда в Крым. Вот почему 9 сентября 1825 года он пишет С. Н. Бегичеву: «О Чатыр-даге и южном берегу после, со временем», – будто бы возвращаясь к теме, которая уже была предметом его давнего разговора с товарищем.

Издатель П. П. Свиньин, встретивший автора «Горя от ума» на Юге, заявлял, будто тот «весьма часто посещает из Симферополя высочайшую гору Тавриды – вероятно, чтоб питаться чистым горным воздухом, вдохновенным для пламенного воображения поэта-психолога». И далее: «Александр Сергеевич советует путешественникам, желающим познакомиться с Тавридою, или, так сказать, ориентироваться, предварительно взбираться на сию гору, ибо в хорошую погоду весь полуостров виден с нее как на блюдечке». Как видно, драматург не раз восходил на Чатырдаг, явно испытывая к нему какое-то особое влечение – в том числе, и как художник с душою, «алчущей сильных потрясений» (Л. А. Степанов).

Попыток выявить отзвук подобного интереса в творческой деятельности классика, выходящей за границы дневниковой практики, грибоедоведы не предпринимали, хотя некоторые из них и уделяли этой крымской горе отдельное внимание. Между тем, очевидно, что впечатления от многократных визитов на Чатырдаг действительно могли сыграть заметную роль в художественной эволюции литератора. Похоже, что без них у Грибоедова не вышло бы разгадать мышление горцев и написать свое лучшее (из всех известных на сегодняшний день) произведение о Северном Кавказе.


Литература:
Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 109–113.