Крымская «ипохондрия» А. С. Грибоедова и ее причины.

В этот день, 12 сентября 1825 года, Грибоедов написал и отправил из Феодосии своё последнее (из известных на сегодняшний день) крымское письмо.

Фрагмент грибоедовского письма за 12 сентября 1825 года
(из первого академического издания ПСС классика).

Здесь литератор признавался: «Я с некоторых пор мрачен до крайности. Пора умереть? Не знаю, отчего это так долго тянется. Тоска неизъяснимая». И еще: «…Чем мне избавить себя от сумасшествия или пистолета, а я чувствую, что то или другое у меня впереди».

Кроме этих противоречивых слов, письмо за 12 сентября 1825 года обращает на себя внимание еще несколькими фразами. Одной из таковых оно, собственно, и начинается: «Третьего дня я вырвался наконец из дрянного городишка, где, однако, всякое со мною случалось, и веселое и грустное». Данные строки подтверждают вывод о том, что пребывание Грибоедова в Симферополе вовсе не было так «скучно, отвратительно» и, главное, «несносно», как отмечалось им прежде. Другое место из письма за 12 сентября 1825 года, привлекающее не меньше интереса, посвящено отъезду литератора из Симферополя в Феодосию. Здесь Грибоедов жалуется: «Поспешная и громкая походка, равнодушные лица и пуще всего глупые, ежедневные толки спутников часто не давали мне забыться, и сближение моей жизни, последнего пришельца, с судьбою давно отшедших – для меня было потеряно». Несомненной кажется связь данного фрагмента с другим, уже цитировавшимся ранее заявлением из письма драматурга за 9 сентября 1825 года: «Весь век желаю где-нибудь найти уголок для уединения, и нет его для меня нигде».

Эти признания указывают на то, что желание Грибоедова уединиться и связанное с ним недовольство от общения с людьми вряд ли имеют непосредственное отношение к его намерению сосредоточиться именно на художественной практике. Ведь создатель «Горя от ума» не был только литератором. Во всяком случае, предпринятый анализ показал, что цели, стоявшие перед странствием 1825 года, были далеко не чисто творческими, а специфика маршрута и окружения Грибоедова на полуострове свидетельствуют об интенсивном развитии самых разных сторон его разноплановой индивидуальности. Значит, и впечатления от частых разъездов по Крыму не обязательно должны были в итоге приобрести у него именно художественно-литературное выражение. Вот почему и намерение Грибоедова сблизить мир своих впечатлений «с судьбою давно отшедших», так же, как, впрочем, и желание «найти уголок для уединения», вообще могут иметь какую угодно мотивацию – что естественно для фигуры подобного масштаба (со своим уникальным мировосприятием). Данную идею подтверждают и другие слова автора из этого же письма (за 12 сентября 1825 года), проявляющие в нем скорее мыслителя, чем художника: о судьбах древности и временах, когда совсем «исчезнет русское племя».

О подлинных истоках крымской «ипохондрии» Грибоедова отчасти можно судить и по фразе, следующей непосредственно после этих раздумий: «А мне между тем так скучно! так грустно! думал помочь себе, взялся за перо, но пишется нехотя, вот и кончил, а все не легче». Литературные опыты драматурга, как явствует из приведенной цитаты, были только средством забыться, уйти от печальной действительности, покончить с тревогами. Вместе с тем, они не являлись ни причиной, ни тем более поводом для мыслей о самоубийстве, как заявлялось некоторыми учеными.

Данный вывод подтверждается одним из грибоедов­ских писем В. К. Кюхельбекеру: «Меня слишком лениво посещает вдохновение, теперь о том и помышлять нечего, развлечение беспрестанное». Помимо сомнения автора в собственном таланте, явно перекликающегося с рассмотренным прежде вопросом из письма за 9 сентября 1825 года: «Умею ли писать?», – здесь прослеживается и характерное отношение Грибоедова к своей художественной практике. Ее литератор считает «развлечением» – но никак не установкой либо самоцелью, невыполнение которой может привести к острому приступу душевного напряжения.

Ключевую значимость для выявления истинных причин крымской «ипохондрии» Грибоедова представляет еще одна фраза из его письма за 12 сентября 1825 года: «Представь себе, что со мною повторилась та ипохондрия, которая выгнала меня из Грузии, но теперь в такой усиленной степени, как еще никогда не бывало». В течение многих десятилетий эти слова оставались за пределами внимания большинства исследователей. А между тем именно здесь писатель отнюдь не двусмысленно излагает подлинную суть возникших у него трудностей. Из приведенных строк явствует, что внутренняя драма Грибоедова не заявила о себе на Юге внезапно и, что еще важнее, впервые, а именно «повторилась» с ним. Более того, драматургом овладела не просто хандра, а именно «та ипохондрия», которая некогда уже была причиной его страданий и в буквальном смысле «выгнала» его с Кавказа.

Вспоминая в данном письме о своих переживаниях в Грузии, автор не называет какой-либо даты, позволяющей с точностью определить хронологию их развития. Однако и без этой детали вполне ясно, что Грибоедовым подразумевается возвращение в столицы после нескольких лет службы на Востоке (с 1818 по 1823 годы). Именно в канун данного события он и писал одному из своих приятелей: «Я умираю от ипохондрии». Значимость данной фразы для настоящего исследования сложно переоценить. Ведь именно выявление подлинных истоков «грузинского» состояния литератора и соотнесение таковых с идеями И. И. Петровой и Н. К. Пиксанова, несомненно, открывает дополнительную перспективу для точной квалификации его «крымской» тоски.

«... Неустроенность в делах, безденежье, невозможность по-настоящему заняться литературной работой», – именно так В. П. Мещеряков характеризует особенность жизни Грибоедова в Грузии. Вместе с тем, как уже было установлено прежде, материальная проблема вряд ли могла явиться поводом для крымского приступа его душевного расстройства. Что же касается прочих обстоятельств, названных литературоведом, то здесь надлежит отметить следующее.

Известно, что, пребывая на Кавказе, Грибоедов не только не имел проблем с творческими замыслами и их реализацией, но, скорее, наоборот – был на вершине своих творческих сил. Ведь в 1822 году он, вероятно, уже завершил работу над текстом своей великой комедии, а в 1823–ем лишь продолжал его редактировать. Из этого следует, что обстановка в месте службы Грибоедова лишь способствовала такого рода занятиям. Вот почему никак нельзя согласиться с И. И. Петровой, которая, объясняя природу его страданий в Крыму, помимо прочего, заявляла: «Он чувствовал, что ничего не напишет, ведь впереди маячила служба». И это притом, что в одном из своих писем (за 16 апреля 1827 года) литератор так вспоминал о работе в штабе: «При Алексее Петровиче у меня много досуга было, и если я не много наслужил, так вдоволь начитался».

Именно в этих словах некоторые ученые и видели свидетельство того, что Грибоедов не смог проявить свои профессиональные способности на службе, вследствие чего никак «не выдвинулся» в штабе А. П. Ермолова. Видимо, по этой же причине И. И. Петрова и считала, будто писатель мучился в Крыму в том числе потому, что видел всю «неопределенность своего положения в свите командующего». Однако здесь необходимо учесть следующее. Во-первых, истинная роль Грибоедова в работе царской миссии на Кавказе и в Персии до сих пор не ясна до конца. Ведь также считается, что, находясь при генерале Ермолове, он, как раз наоборот, принимал самое активное участие в деловой жизни края и даже немало способствовал успехам российской политики на Востоке. Во-вторых, важно признать, что именно такая «неопределенность» в итоге и дала ему возможность не только начитаться «вдоволь», но и по существу реализовать себя как художника, написав комедию «Горе от ума». Последнему же обстоятельству сам драматург, всегда требовательный к себе и своему таланту, наверняка не мог не отдавать должное.

В годы службы Грибоедов, похоже, не должен был тяготиться и своим новым окружением. Во всяком случае, в Тбилиси он имел возможность постоянно общаться с лучшими представителями офицерства, интеллигенции и местного дворянства, в том числе – с князем А. Г. Чавчавадзе, на дочери которого и женился спустя несколько лет. Не случайно В. К. Кю­хельбекер вспоминал по этому поводу, что, вернувшись домой, писатель не прекращал скучать по Кавказу, где «посреди людей, более близких к природе, чуждых европейского жеманства, он чувствовал себя счастливым».

Выходит, что вдали от столиц Грибоедов едва ли мог жаловаться на отсутствие полноценных условий для жизни и творчества. А это значит, что в 1825 году его также не должны были стеснять обстоятельства подобного рода – в том числе и потому, что ближайшее окружение драматурге на Юге составлял целый ряд лиц, которых никак нельзя признать заурядными. Следовательно, его страдания на Кавказе (как, впрочем, и в Крыму, где с ним лишь «повторилась» грузинская «ипохондрия») были вызваны совершенно иными причинами.


Литература:

Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 82–85.