19 апреля умер
Джордж Гордон Байрон (1788 – 1824). Став одним из главных представителей романтизма
в мировой литературе, этот стихотворец повлиял и на общественный процесс в
России. Впрочем, А. С. Грибоедов не относился к числу поклонников Байрона, хотя
за его творчеством и следил, соотнося с ним собственные опыты в поэзии и прозе.
В бытность свою аспирантом обоих классиков решил сравнить и я – разумеется, на
основе краеведческого материала. Итогом моих разысканий стала публикация в
одном из крымских журналов, некогда имевшем сайт на портале ВАК Украины, а ныне
не доступным для Интернет-пользователя. В свете данного обстоятельства считаю
нужным опубликовать вышеназванную статью в своем блоге – тем более что тема
влияния Байрона на русских и европейских авторов остается актуальной и в наши
дни.
* * *
БАЙРОНОВСКАЯ
МОДЕЛЬ ПАЛОМНИЧЕСТВА
В КОНТЕКСТЕ
НАУЧНОЙ ПРОБЛЕМЫ «ГРИБОЕДОВ И УКРАИНА»
Аннотация. В статье
показывается, как байроновская модель паломничества, реализуемая в известной
поэме о Чайльд-Гарольде, способствует решению одной из актуальных проблем
грибоедовистики – а именно, вопроса об истинных целях киевского и крымского
путешествия русского драматурга.
Ключевые слова: модель
паломничества, духовные ценности, материальные ценности, путешествие на Запад,
путешествие на Юг.
BYRON’ PILGRIMAGE MODEL IN THE CONTEXT OF THE PROBLEM
OF «GRIBOJEDOV AND UKRAINE»
Annotation. The present article solves one of the actual problems of
gribojedovistic: the issue of some possible purposes of Kiev and Crimea
travelling of Russian playwright. The investigation is based on the analyses of
Byron’s Pilgrimage Model represented in the poem about Childe Harold.
Key words: pilgrimage model, spiritual values, material values, travelling for
West, travelling for South.
БАЙРОНОВСЬКА
МОДЕЛЬ ПАЛОМНИЦТВА
В КОНТЕКСТI
НАУКОВОЇ ПРОБЛЕМИ «ҐРIБОЄДОВ ТА УКРАЇНА»
Анотацiя. В статтi показується, як
байроновська модель паломництва, що реалізується у вiдомiй поемi про
Чайльд-Гарольда, сприяє вирiшенню однієї з
актуальних проблем ґрiбоєдовiстики – а саме,
питання про iстинi цiлi київської та кримської подорожi росiйського драматурга.
Ключовi слова: модель паломництва, духовнi цiнностi, матерiальнi цiнностi,
подорож на Захiд, подорож на Пiвдень.
Жизненный и
творческий путь А. С. Грибоедова до сих пор нуждается в самом тщательном
осмыслении. По-прежнему не выясненным остается большое количество проблем,
связанных с научной биографией, художественным и философским сознанием
классика, а также с текстологией его произведений. К их числу принадлежит и
вопрос о поездке автора по Украине в 1825 году.
На сегодняшний
день в грибоедовистике отсутствует полная и точная картина жизни и литературной
деятельности русского поэта на Юге. Помимо прочего, не решено, для чего именно
драматург прибыл в Киев и в Крым, а также чем занимался во время этих поездок.
Не выявлено и специальных трудов о роли данного путешествия в его
художественном развитии. Вот почему актуальность такого исследования, где эти
вопросы становятся объектом детального рассмотрения, является вполне очевидной.
Научная проблема
«Грибоедов и Байрон» занимает видное место в литературоведении. Данной теме
посвящены не только отдельные рассуждения целого ряда видных исследователей, но
и специальные труды (М. А. Александрова, В. С. Баевский, И. Н. Медведева, Н. К.
Пиксанов, Ю. Н. Тынянов, Л. А. Степанов). Большинство авторов делают вывод о том,
что Александр Сергеевич Грибоедов, несмотря на сдержанное отношение к
художественной практике английского поэта, всё же соотносил свой жизненный и
литературный опыт с его биографией и творческой деятельностью [12, с. 33-34]. А
это значит, что решение вопроса о месте Байрона в мировоззрении прославленного
автора «Горя от ума» может представлять дополнительный интерес для изучения
целого ряда актуальных проблем грибоедовистики.
Цель
предлагаемой статьи заключена в том, чтобы выяснить, какое значение в осмыслении
вопроса о путешествии русского классика по Украине может представлять анализ
байроновской модели странничества, которая нашла выражение в одном из его самых
известных сочинений – а именно, в «Паломничестве Чайльд Гарольда». Задачи
работы сведены к выявлению и последующему разбору тех эпизодов жизни и
творческой деятельности Грибоедова, которые могут быть связаны с именем
английского поэта и его произведениями, а новизна обусловлена тем
обстоятельством, что вопрос о пребывании драматурга на Юге впервые исследуется
на уровне подобного контекста.
Как известно,
своё пребывание в Украине литератор начинает с посещения Киева в конце мая
(либо начале июня), а завершает поездкой по Крыму с июня по сентябрь (или
октябрь) 1825 года, после чего возвращается на Кавказ, к месту службы в штабе
русских войск [11, с. 67-72]. Но в конце января 1826 года его арестовывают по
подозрению в участии к заговору декабристов и отправляют в Петербург [там же,
с. 77-79].
Находясь в
заключении, Грибоедов, по всей видимости, возвращается к воспоминаниям о своей
поездке на Юг и к работе над своими творческими замыслами, связанными с данным
путешествием. Это подтверждается тем, что своих близких друзей (В. Ф. Булгарина
и Н. А. Муханова), находившихся на воле, он просит доставить ему «"Тавриду"
Боброва» [6, с. 110] и «3 первых тома Карамзина» [там же, с. 111]. То
есть те же самые книги, экземпляры которых были найдены у него во время ареста
на Кавказе [5, с. 587], а значит, вероятнее всего, находились в распоряжении
поэта как в Киеве, так и в Крыму. Однако внимание привлекают не они.
Вот, что пишет Грибоедов 17 февраля 1826
года: «Друзья
мои Греч или Булгарин, кто из вас в типографии? Пришлите мне
газет каких-нибудь и журналов, и нет ли у вас "Чайльд-Гарольда"» [6, с. 108].
Разумеется, что здесь автор подразумевает известное в те годы сочинение Д. Г.
Байрона «Паломничество Чайльд Гарольда». Но какое отношение данная книга могла
иметь к тем сочинениям, которые поэт, находясь под арестом, планировал
использовать для творческой оценки своей поездки на Юг? И почему опыт данного
путешествия он сравнивает именно с байроновским сюжетом?
Установлено, что паломничество
отличается от простого странствия тем, что имеет в основе своей традиционной
модели «достижение
некоего священного центра и обретение там особых даров» [10, с. 38]
– как материального, так и духовного плана. А пространство, где такие ценности
могут быть обретены, должно непременно соотноситься «с иномирием, причём безусловно позитивным»
[там же, с. 40]. Для байроновского Чайльд-Гарольда таким пространством
становится чужбина, а заветной целью его паломничества – «новые, непрофанированные ценности»
[там же, с. 39], которых он уже не может найти у себя на родине.
Учитывая же, что в первой четверти ХIХ века русская общественность всё ещё рассматривала
Крым в качестве подобного «иномирия», и принимая во внимание академический
вывод о том, будто в «Киев и Крым писателя влекли
интересы, связанные с замыслами новых драматических произведений на сюжеты
древней русской истории» [5,
с. 587], то есть ценность именно духовного плана, можно допустить, что
появление здесь Грибоедова было классическим паломничеством на чужбину (хоть и
в границах одной страны). Таким образом, проясняется и его интерес к
байроновскому сюжету, который был проявлен драматургом в 1826 году, после
возвращения с Юга. Однако более детальное рассмотрение всех известных на
сегодняшний день сведений о крымской поездке Грибоедова указывает на то, что в
его художественном сознании «"гарольдовский"
мотив странствия» [1, с. 26] и собственное путешествие на Юг могли
соотноситься иным образом. И вот, почему.
Идея о том, что в Украину литератор
отправился для работы над сюжетами по древнерусской теме, преимущественно
восходит к некоторым заявлениям грибоедовских современников. Так, А. Н.
Муравьёв и М. Н. Макаров вспоминали, будто писатель действительно трудился над
созданием трагедий о князьях Владимире Великом и Фёдоре Рязанском и даже
написал одну из них [3, с. 113-114, 375]. Эта версия противопоставлена другой,
где допускается, что «поездка в Крым был в жизни Грибоедова неожиданной
случайностью – не попал за границу, куда собирался всю зиму, и компенсировал
это несостоявшееся путешествие знакомством с Тавридой» [5, с. 587].
Однако первоисточники свидетельствуют о
том, что утверждение, высказанное в академических комментариях к последнему
Полному собранию сочинений классика и связывающее его появление на Юге с
работой над художественными замыслами по древнерусской теме, нельзя считать
обоснованным. Ведь хорошо известно, что поэт А. Н. Муравьёв, познакомившийся с
Грибоедова в Крыму, писал об одном из своих разговоров с драматургом следующее:
«Я сказал ему мое намерение написать поэму
"Владимир". «Я думал сделать из сего трагедию, когда посетил Корсунь,
– отвечал он, – и сия мысль во мне сохранилась» [3, с. 113]. Это значит, что идея написания
трагедии о князе Владимире Святославиче возникла у будущего классика не в канун
его путешествия на Юг, а уже на полуострове, во время прогулок по развалинам
древнего Херсонеса. Что же касается произведения о князе Фёдоре Юрьевиче, то
вряд ли материал для его написания поэт вообще рассчитывал собрать по дороге из
Киева в Крым – то есть по местам, не связанным с жизнью и деятельностью
рязанского князя.
Таким образом,
грибоедовская идея отправиться в Крым едва ли могла вызревать под влиянием его
интереса к сюжетам о героическом прошлом русского народа (который, видимо, не
предшествовал этой идее, а был её следствием). Но значит ли это, что поездка
литератора в Украину вообще не была связана с поиском духовных (в случае с Грибоедовым
– художественных) ориентиров и, следовательно, не была паломничеством? Ответ на
этот вопрос требует рассмотрения целого ряда эпизодов из жизни и творческой
деятельности Грибоедова, которые предшествовали его приезду в Киев и в Крым.
Из воспоминаний В. К. Кюхельбекера,
близко знавшего драматурга, явствует, что во время службы на Кавказе и в Персии
в 1818-1823 годах Грибоедов работает над созданием поэмы «Странник» (или
«Путник»). По невыясненным причинам, это произведение так и не было нигде
напечатано, но его отдельными фрагментами принято считать стихотворения
«Восток», «Кальянчи» и «Там, где вьётся Алазань…», опубликованные уже после
смерти автора и посвященные разным эпизодам из жизни одного или нескольких
странников на Востоке [5, с. 476-483].
Работа по написанию поэмы «Странник», по
всей видимости, началась уже в 1818-1819 годах – во всяком случае, именно так
принято датировать стихотворение «Восток» [там же, с. 479]. Появление же
«Кальянчи» традиционно относится к 1821-1822 годам [там же, с. 477], а
стихотворения «Там, где вьётся Алазань…» – к периоду с 1821 по 1823 годы [там
же, с. 483]. Но самое главное то, что Вильгельм Кюхельбекер, служивший в эти
годы вместе с Грибоедовым и вспоминавший о его работе с вышеназванной поэмой,
считал её «схожей
по форме своей с Чайлдом-Гарольдом» [9, с. 222] – то есть с
известным произведением лорда Байрона.
Пока не ясно, следует ли считать данную
поэму литературным ответом Грибоедова на текст английского поэта (написанный,
как известно, в 1818 году). Нет ничего особенного и в том, что свои впечатления
от увиденного на Востоке драматург прямо соотносит с приобретавшим в те годы
большую популярность [5, с. 507] байроновским сюжетом о паломничестве.
Примечательно другое – а именно то, что
именно в годы работы над поэмой «Странник» будущий классик основательно
задумывается над идеей покинуть Россию.
Известно, что
ещё с декабря 1823 по январь 1824 года, драматург, «будучи одержим сильною болезнью»
[6, с. 352] просил разрешения о предоставлении ему отпуска «за границу для восстановления расстроенного
здоровья» [там же, с. 353]. В начале 1824 года (9 февраля) Р. И.
Ховен, входивший в ближайшее окружение будущего классика на Кавказе, писал В.
К. Кюхельбекеру: «Сказывают,
он пускается за границу» [14, с. 328]. Однако, несмотря на то, что 1
мая 1824 года Император лично разрешает писателю «ехать за границу для лечения» [11,
с. 50], Грибоедов остаётся в Петербурге – от поездки его, помимо прочего,
отвлекают сначала работа по завершению «Горя от ума», а потом и хлопоты, связанные
с публикацией его новой комедии. В самом начале лета, 10 июня 1824 года, он
сообщает в одном из своих писем к С. Н. Бегичеву: «...Знаю об отпуске моем и позволении ехать в
чужие краи, все это давно уже послано к Ермолову, и здесь готов дубликат; хочу, завтра на
корабль сяду» [6,
с. 71].
27 июня
Грибоедов благодарит князя П. А. Вяземского за его участие в составлении «литературного
паспорта» [там же, с. 73] с рекомендациями для предъявления
французскому журналисту М.-А. Жульена. А спустя несколько месяцев, уже 17
октября 1824, пишет (правда, уже с меньшей уверенностью): «…Я здесь на перепутьи в чужие краи, попаду ли
туда, не ручаюсь, но вот как располагаю собою: отсюдова в Париж, потом в южную
Францию, коли денег и времени достанет, захвачу несколько приморских городов,
Италию и Фракийским Боспором в Черное море и к берегам Колхиды» [там же, с. 82].
Долгая и
воистину драматичная процедура согласования «Горя от ума» с органами
правительственной цензуры заканчивается тем, что 15 декабря 1824 года в
альманахе «Русская талия» главное произведение Грибоедова всё же выходит из
печати. Спустя некоторое время, в письме к С. Н. Бегичеву (уже от 4 января 1825
года) литератор обещает: «Скоро отправлюсь и надолго» [там же, с. 85].
Здесь же он жалуется: «Любовь во второй раз, вместо чужих краев, определила мне
киснуть между своими финнами. В 15-м и 16-м году точно то же было. Теперь я
пропустил славный случай» [там же], – и признаётся, что французский
офицер Анри Жоминьи, в обществе с
которым планировался данный «случай» (то есть путешествие), не смог дождаться
окончания любовной интриги, полностью увлёкшей Грибоедова, и вынужденно «укатил один»
[там же]. Текст этого письма указывает на то, что даже несмотря на расстроенный
план групповой поездки, в самом начале 1825 года автор всё ещё был готов
покинуть столицы, во-первых, «скоро» и, во-вторых «надолго».
Пока не ясно
точно, когда же именно планировал драматург приехать на Кавказ. Однако его
письмо от 4 января 1825 года (где поэт допускает, что в гости к С. Н. Бегичеву
он сможет отправиться «не теперь, не нынешним летом» [там же], а за
границу, напротив – «скоро» и «надолго») подтверждает, что лето 1825 года поэт
собирался провести вдали от родины.
Вывод о том, что
в начале 1825 года Грибоедова не покидала идея покинуть Россию, подтверждается
и письмом В. А. Каратыгина к П. А. Катенину
от 20 января 1825 года, где прославленный актёр заявляет: «Приятно, если бы Грибоедов, который тоже
собирается в чужие края, был моим спутником...» [11, с. 60].
Что же касается
Крыма, то в своих воспоминаниях Ф. В. Булгарин, другой товарищ Грибоедова,
замечал: «Он
отказался от намерения ехать за границу и решился возвратиться в Грузию,
побывав в южной России и в Крыму» [3, с. 29]. А С. Н. Бегичев писал
следующее: «На
возвратном пути из Петербурга, в 1825 г., Грибоедов уже ко мне не заехал и
приехал в Грузию через Крым, который желал видеть» [там же, с. 13]. Как давно поэт «желал видеть»
полуостров, Бегичев не сообщает, поэтому о конкретных сроках его подготовки к
поездке на Юг можно только догадываться.
Когда же именно
Грибоедов принимает решение ехать в Крым? На этот счёт есть важное
свидетельство его ближайшего друга С. Н. Бегичева. В письме всё к тому же В. К.
Кюхельбекеру, от 23 марта 1825 года, он заявляет: «Грибоедов ко мне ничего не пишет, но Марья
Сергеевна (его сестра) говорила, что он собирается в Крым» [8, с. 378]. Выходит, что уже в начале весны 1825
года (во всяком случае, не раньше января, когда литератор, по словам В. А.
Каратыгина, планировал ехать «в чужие края») писатель отказывается от своей
идеи предпринять длительное путешествие заграницу – видимо, понимая, что уехать
за рубеж «скоро»
и «надолго» у него уже не получится. Но почему?
Сразу же после
выхода в свет «Русской Талии», пьеса «Горе от ума» становится предметом самой
активной критики в литературных кругах. Уже в январе на страницах журналов
«Благонамеренный» и «Московский телеграф» были напечатаны первые отзывы на
данное произведение [11, с. 59-60]. В феврале подобные статьи появляются в
журналах «Северная пчела» и «Сын Отечества», а в марте их публикуют «Полярная
Звезда» и «Вестник Европы». Более того, с середины апреля 1825 года в
Театральном училище готовится первая сценическая постановка грибоедовской
комедии, автор которой самым активным образом включается в эту работу (судя по
всему – весьма долгожданную и, вероятно, планируемую им ещё с зимы). Лишь 18
мая он узнаёт о том, что его пьесу, не одобренную цензурой, власти запрещают «играть» [2,
с. 112], – надо полагать, что, если бы не такое решение, Грибоедов задержался
бы с выездом ещё на некоторое время.
Значит, уехать в
запланированный отпуск в 1825 году поэту мешают те же причины, что и в
предыдущем, 1824-ом, а именно, хлопоты, связанные с литературной судьбой его
главного произведения – именно в таких условиях и созревает идея писателя ехать
на Юг.
Решению властей
о запрещении сценической постановки сопутствует ещё одно обстоятельство: 15 мая
1825 года Азиатский департамент Министерства иностранных дел выдаёт Грибоедову «свидетельство о
возвращении его на службу в Грузию» [11, с. 66]. Выходит, уже в конце
весны 1825 года писатель должен был понимать, что ему нужно покинуть столицы в
самое ближайшее время, а его приезд на Юг именно летом того же года (как,
собственно, и выбор полуострова в качестве цели данного путешествия) в
известной степени был вынужденным. Из всего этого следует, что исключаемая ныне
(в академических кругах) версия о том, будто бы «поездка в Крым был в жизни Грибоедова
неожиданной случайностью» [5, с. 587], является наиболее приемлемой.
Если в Крым писатель отправился после
того, как понял, что его планам уехать в Европу не суждено было сбыться,
значит, что и цели его путешествия на Юг должны быть схожими с теми задачами,
которые он ставил перед собой в канун поездки за рубеж. Каковы же были эти
задачи?
Ответ на этот вопрос был известен Роману
Ивановичу Ховену – губернатору Тифлиса, входившему, как уже было замечено, в
среду ближайшего окружения поэта на Кавказе. Вот более полный контекст его
письма к В. К. Кюхельбекеру от 9 февраля 1824 года, один из фрагментов которого
уже цитировался прежде: «Что делает Грибоедов? – сказывают: он пускается за границу
искать премудрости. Желаю ему в сем лучший успех, нежели в искании золотого
руна за Кавказом» [14, с. 328]. Что же имел в виду Ховен?
По легенде, Золотое руно, за которым
охотились древнегреческие аргонавты, находилось в Колхиде – мифическом царстве,
расположенном, как принято считать, на Кавказе [6, с. 82-83; 13, с. 122-123].
Совершенно очевидно, что, пользуясь возможностями, которые давала служба,
Грибоедов, хорошо знавший этот край и привыкший давать свою оценку любым
научным выводам, просто не мог не захотеть найти подтверждение (либо, наоборот,
опровержение) традиционным домыслам историков на данную тему. Однако это вовсе
не значит, что в Крым, где древняя реликвия, предположительно, также могла
находиться [13, с. 119-121], писатель отправился именно за ней. Логичнее
допустить, что Р. И. Ховен, вспоминая о Золотом руне, подразумевал склонность
Грибоедова к самостоятельному опыту и критическому подходу к изучению той либо
иной проблемы. Из этого же следует, что слово «премудрость» в его рассуждениях
должно быть отождествлено с ‘опытом’ (‘практикой’) как формой познания.
Главным подтверждением такому выводу
можно считать заявления самого поэта. Вот одно из его высказываний в тексте
журнала об Эриванском походе за 1827 год: «Нужно самому упражняться в том, что хочешь изучить»
[5, с. 340]. Но какой опыт хотел приобрести Грибоедов во время путешествия по
Европе (а следовательно, и по Крыму)?
По всей видимости, его намерение
покинуть Россию в 1823-1825 годах не было связано с поиском материалов для
реализации того либо иного художественного замысла. Во всяком случае, науке
пока не известны такие литературные планы Грибоедова, работа с которыми могла
привести его так далеко – в Европу. А это значит, что вопрос о сущности тех
«премудростей», в поисках которых будущий классик намеревался ехать за рубеж,
следует решать иначе.
В 1824 году, то есть незадолго до
грибоедовской поездки на Юг, в одном из номеров журнала «Литературные листки»
В. Ф. Булгарин опубликовал фельетон «Литературные призраки», посвящённый острой
полемике в кругу столичных авторов по вопросу о будущем русского
словотворчества. Примечательно, что под видом персонажа с говорящей фамилией
Талантин здесь был изображён и Грибоедов. Традиционно принято считать, что в
этом сочинении «от
имени Талантина излагаются довольно подробно литературно-теоретические взгляды
Грибоедова» [2, с. 48], которые, вне всякого сомнения, были известны
далеко не только Фаддею Булгарину, но и всем, с кем в ту пору общался будущий
классик.
Рассуждая о том, что же именно должен
предпринять начинающий автор для своего художественного роста, среди прочего,
Талантин заявляет: «Не худо также познакомиться с новыми путешественниками по
Индии, Персии, Бразилии, Северной Америке и островам Южного океана. Это освежит
ваше воображение и породит новые идеи о природе и человеке» [там же,
с. 55].
Итак, с одной стороны, «воображение»,
а с другой – «новые
идеи о природе и человеке». То есть Ф. В. Булгарин пишет о возможных
переменах в чисто художественном и социально-философском сознании того либо
иного поэта как следствиях его работы с литературой путешествия. А это значит,
что такое же значение материалам данного жанра мог придавать и сам Грибоедов.
Принимая же во внимание уже рассмотренную прежде фразу (где утверждается, что
нужно «самому
упражняться в том, что хочешь изучить»), кажется логичным заявить,
что перемены в творческом и гражданском сознании человека драматург также
связывал и с непосредственным участием в том либо ином путешествии. Из этого же
следует, что, подготавливаясь к поездке в Европу (а значит, и в Крым), будущий
классик преследовал не одну, а несколько целей.
Этот вывод косвенно подтверждается и
фразой Грибоедова из его письма к С. Н. Бегичеву (лето 1824 года), где будущий
классик характеризует себя как человека «с ненасытностью души, с пламенной страстью к новым
вымыслам, к новым познаниям, к перемене мест и занятий, к людям и делам
необыкновенным» [6, с. 75]. Как видно, здесь, помимо чисто
литературных интересов (в том числе, связанных с путешествием как таковым),
поэт указывает на целый ряд иных предпочтений, занимающих видное место в его
жизни. Что же имел в виду Грибоедов, заявляя о своей «пламенной страсти» к
новым «людям и
делам необыкновенным»?
Как уже было замечено прежде, 17 октября
1824 года, будущий классик писал к П. А. Катенину: «…Вот как располагаю собою: отсюдова в Париж,
потом в южную Францию, коли денег и времени достанет, захвачу несколько
приморских городов, Италию и Фракийским Боспором в Черное море …» [там же, с. 82]. С одной стороны, данный маршрут
кажется типичным для так называемого «литературного путешествия» (либо
«культурного паломничества») – по местам, у которых в первой четверти XIX века уже была «определённая «образовательная» репутация» [7, с.
174]. Но, во-первых, нельзя упускать из виду то обстоятельства, что, планируя
свой отъезд в Европу, поэт действительно болел – во всяком случае, 20 декабря
1823 года профессор медицины В. М. Воробьевский признавал, что литератор «одержим ревматической
болью в груди и кровохарканьем» [6, с. 583]. А это значит, что в
отпуске для оздоровления «минеральными водами» [там же, с. 353] заграницей
(как, в прочем, и в Крыму, где на тот момент уже были разведаны лечебные
свойства некоторых мест) Грибоедов, по всей видимости, и правда нуждался.
Неслучайными, в этой связи, кажутся и слова одной из героинь пьесы «Горе от
ума» (Лизы), которые были сказаны ею о главном персонаже (Чацком) и, возможно,
имели прямое отношение к недугам автора: «Лечился, говорят, на кислых он водах» [4, с. 24].
Во-вторых, следует обратить внимание и
вот на что. В письме к Ф. В. Булгарину от 16 апреля 1827 года будущий классик
просил: «Пришли
мне, пожалуйста, статистическое описание, самое подробнейшее, сделанное по
лучшей, новейшей системе, какого-нибудь округа южной Франции, или Германии, или
Италии (а именно Тосканской области, коли есть, как края наиболее возделанного
и благоустроенного), на каком хочешь языке…»
[6, с. 123]. А комментируя такую необычную просьбу, добавлял: «…Я бы извлек из
этого таблицу не столь многосложную, но по крайней мере порядочную, которую бы
разослал нашим окружным начальникам, с кадрами, которые им надлежит наполнить.
А то с этим невежественным чиновным народом век ничего не узнаешь, и сами они
ничего знать не будут» [там же].
И ещё: «…Если я
не много наслужил, так вдоволь начитался. Авось теперь с божиею помощью
употреблю это в пользу» [там же].
Нельзя не заметить в этой связи и
другого, более раннего заявления поэта – из его тебризского письма за ноябрь
1820 года: «…Чем
больше имеешь знаний, тем лучше можешь служить своему отечеству. Именно для
того, чтобы получить возможность их приобрести, я и прошу увольнения со службы
или отозвания меня из унылой страны, где не только нельзя чему-либо научиться,
но забываешь и то, что знал прежде» [там же, с. 54].
Как видно, данные наблюдения прямо
указывают на то, что в основе грибоедовской идеи поехать на Запад, помимо чисто
литературного (а также «лечебно-оздоровительного»), лежал ещё и другой интерес.
Очевидна его связь с деятельностью поэта на Кавказе, в штабе царского
наместника, которая не только предполагала участие будущего классика в решении
целого ряда вопросов государственной важности, но и требовала от него
специальных навыков и «премудростей». Вот почему в крымских письмах и дневнике
литератора, наряду с выразительными заметками о местных красотах и древностях,
раскрывающих мастерство Грибоедова-художника, так много наблюдений и
высказываний на хозяйственную тему, мало связанных с творческим началом его
личности.
Похоже, что пребывание на Юге хоть и не
в полной мере, но всё же удовлетворило поэта, позволив ему отчасти выполнить
задачи, которые ставились перед его путешествием на Запад. Ведь эта поездка не
только «освежила» воображение драматурга (способствуя его работе с крымским
дневником и трагедийными замыслами на древнерусскую тему), но, вероятно, и
«породила» свежие «идеи о природе и человеке» [2, с. 55] – такие, которые
впоследствии могли найти своё отражение в служебных проектах Грибоедова. Вот
почему уже в марте 1828 года, лично представив Николаю I
трактат о прекращении войны с Персией [11, с. 109-110], в составлении которого
будущий классик принимал самое деятельное участие [6, с. 543-546], он уже
готовится к новому путешествию и возвращается к прежней идее поехать в Европу.
Так, в письме к жене от 19 апреля 1828 года князь П. А. Вяземский утверждал: «Смерть хочется,
приехав, с вами поздороваться и распроститься, возвратиться в июне в Петербург
и отправиться в Лондон на пироскафе, из Лондона недели на три в Париж» [3,
с. 90]. И дальше: «Вчера были мы у Жуковского и сговорились пуститься на этот европейский
набег: Пушкин, Крылов, Грибоедов и я» [там же]. Неслучайным кажется
и то, что в маршруте, который был одобрен Грибоедовым, помимо Франции, куда его
современники традиционно ездили «для ознакомления с литературными новинками, с достижениями
либеральной философско-политической мысли» [7, с. 174], появляется
ещё и Англия. То есть именно та страна, которая долгие годы вызывала у них «особый интерес
своими общественными институтами» [там же].
Таким образом, следует заключить, что
перечень интересов, которые занимали писателя на Юге, был следствием задач,
стоявших перед его путешествием на Запад – куда будущий классик отправлялся за
лечением, а также за необходимым материалом для творческой и служебной
деятельности. Примечательно и то, что в основах традиционного паломничества
выделяется две группы ценностей: материальные, куда относятся «реликвии, перемена
внешнего облика и "мирского" статуса, излечение» [10, с.
38], и духовные, которыми считаются «откровения, внутренние изменения, получение мудрости» [там
же]. Из этого следует, что несостоявшийся визит Грибоедова на Запад (как в
прочем, и состоявшаяся поездка на Юг) по всем основным признакам напоминает
классическое паломничество. И отвечает как его материальному смыслу (в связи с
намерением Грибоедова поправить здоровье), так и духовному (в связи с его поиском
новых «премудростей» о «природе и человеке» для хозяйственной и
литературной практики). Почему же тогда, будучи классическим паломником,
Грибоедов интересуется именно Байроном – причём не только в канун своего
путешествия на Запад, но и сразу же после возвращения с Юга?
Похоже, что внимание русского поэта к
английскому автору и к его творчеству связано с отличительной характеристикой
именно байроновской модели паломничества: «…Его конечной целью является гармония с миром, но где
именно искать эту гармонию, лирический герой не знает» [там же, с.
39]. В итоге же странствие Чайльд Гарольда «превращается в поиск неизвестного священного центра:
известно, какой он, но неизвестна его локализация в пространстве»
[там же]. Как видно, Грибоедов тоже понимает, что именно ему нужно от
путешествия за границу, но где точно искать заветную цель, он не знает. И,
похоже, что вовсе не хочет знать – поэту гораздо важнее просто уехать, чем
уехать куда-нибудь (иными словами, для будущего классика значим сам факт
путешествия, а не его конечный пункт). Вот почему 9 сентября 1825 года,
находясь в Симферополе, он пишет: «Верь мне, чудесно всю жизнь свою прокататься на 4-х
колесах; кровь волнуется, высокие мысли бродят и мчат далеко за обыкновенные
пределы пошлых опытов....» [6, с. 98].
В итоге можно заключить, что работа с
байроновской моделью паломничества, нашедшей своё выражение в поэме о
путешествии Чайльд-Гарольда, способствует решению одной из актуальных проблем
грибоедовистики – а именно, поиску наиболее точного ответа на спорный вопрос о
возможных задачах, стоявших перед визитом русского классика в Украину. Так же,
как и лирический герой Д. Г. Байрона, прославленный автор «Горя от ума» ищет
возможность покинуть свою родину – без чёткого представления о том, куда именно
следует ехать для того, чтоб удовлетворить свои духовные (а также материальные)
потребности. Это сходство в очередной раз обращает внимание Грибоедова на
личность английского поэта и его поэму о Чайльд-Гарольде, к тексту которой он
вновь обращается почти сразу же после возвращения из Крыма.
ЛИТЕРАТУРА
1. Александрова
М. А. Байрон в творческом сознании Грибоедова // Взаимосвязи национальных
литератур и культур: Межвуз. сб. науч. тр. – Вып. 1. / Отв. ред. Г. Н.
Ермоленко. – Смоленск: Изд-во СГПИИ, 1995. – С. 18-29.
2. А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников / Ред.
и предисл. Н. К.
Пиксанова; Коммент. И. С. Зильберштейна. – М.: Федерация, 1929. – VIII, 344 с.
3. А.
С. Грибоедов в воспоминаниях современников / Вступ. ст., сост. и подгот. текста
С. А. Фомичева; Коммент. П. С. Краснова, С. А. Фомичева. – М.: Худож. лит., 1980. – 448 с.
4. Грибоедов
А. С. Полное собрание сочинений: В 3-х томах / РАН; ИРЛИ. – Том 1. Горе от ума
/ Подг. текста и коммент. А. Л. Гришунина. – СПб.: Нотабене, 1995. – 351 с.
5. Грибоедов
А. С. Полное собрание сочинений: В 3-х томах / РАН; ИРЛИ. – Том 2.
Драматические сочинения. Стихотворения. Статьи. Путевые заметки / Подг. текста
и коммент.: А. В. Архипова, В. Э. Вацуро, Е. А. Вильк, Р. Ю. Данилевский, П. Р.
Заборов, Д. М. Климова, В. В. Колесов, Л. А. Степанов, М. В. Строганов, Н. А.
Тархова, Ю. П. Фесенко, С. А. Фомичёв. – СПб.: Нотабене, 1999. – 619 с.
6. Грибоедов А. С. Полное собрание сочинений: В 3-х томах / РАН; ИРЛИ. – Том 3. Письма.
Документы. Служебные бумаги / Подг. текста и коммент.: О. Ф. Акимушкин, Н. Л.
Дмитриева, А. К. Михайлова, Н. Е. Мясоедова, Н. А. Тархова, С. А. Фомичёв, Е.
В. Цымбал. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2006. – 688 с.
7. Гуминский
В. М. Открытие мира, или Путешествие и странник. – М.: Современник, 1987. – 286
с.
8. Косова
Ю. В. В. К. Кюхельбекер, 1707-1846: биографический очерк и переписка его с
литераторами, 1817-1825 гг. // Русская старина. – СПб., 1875. – Т. XIII. – С. 333-381.
9. Кюхельбекер
В. К. Избранные произведения: В 2-х томах. – Т.1. [Стихотворения. Поэмы] /
Вступ. ст. и примеч. Н. В. Королёвой. – М.; Л.: Советский писатель, 1967. – 666
с.
10. Новикова
М. А., Ишханян Ю. В., Мисюк А. В. Библеизмы и мотив паломничества // Пилигримы
Крыма-97 (Путешествия по Крыму, путешественники о Крыме): Мат-лы междун. науч.
конф. / Гл. ред. В. П. Казарин. – Симферополь: Крымский архив, 1998. – С.
37-40.
11. Пиксанов
Н. К. Летопись жизни и творчества А. С. Грибоедова / РАН; ИМЛИ РАН; Отв. ред.
А. Л. Гришунин; Примеч. П. С. Краснова – М.: Наследие, 2000. – 239 с.
12. Степанов
Л. А. Эстетическое и художественное мышление А. С. Грибоедова. – Краснодар:
Изд-во Кубанского гос. ун-та, 2001. – 312 с.
13. Щербакова
Е. С. Колхида в Крыму! // Пилигримы Крыма: Сб. науч. ст. и мат. / Гл. ред. В.
П. Казарин. – Симферополь: Крымский архив, 2003. – Вып. 3 (8). – С. 115-122.
14. Якушкин
В. Е. К литературной и общественной истории 1820-1830 годов // Русская старина.
– СПб., 1888. – Том LXI. – № 11.
Ноябрь. – С. 311-332.
Источник:
«Актуальнi проблеми i перспективи дослiджень лiтературы зарубiжних країн
». 2010. Вып. 2. С. 179-191.
