О чем говорили А. С. Грибоедов и Н. Н. Оржицкий в Крыму?

22 (11 по старому стилю) июля родился Николай Николаевич Оржицкий (1796–1861) – русский дворянин, офицер, поэт, участник восстания на Сенатской площади.

Штаб-ротмистр Оржицкий был одним из тех, кто повстречал автора «Горя от ума» в Крыму. Вот, что говорил по этому поводу сам А. С. Грибоедов в письме А. А. Бестужеву: «Оржицкий передал ли тебе о нашей встрече в Крыму? Вспоминали о тебе и о Рылееве, которого обними за меня искренно, по-республикан­ски».

Приведенные слова играли важную роль в развитии грибоедоведения. По мнению исследователей, письмо к одному из видных декабристов (Бестужеву) с упоминанием имен двух других (Оржицкого и Рылеева) свидетельствовало об их соучастии в революционном движении. Значит, и поездка автора «Горя от ума» на Юг, и сам драматург были неотделимо связаны с заговором тайных обществ.

Николай Николаевич Оржицкий
(из фондов Музея ИРЛИ РАН).

Вместе с тем вопрос о причастности Грибоедова к планам декабристов нельзя решить, упрощая их собственный вклад в подготовку восстания. Ведь, например, современники Оржицкого вспоминали о его крайне несерьезном отноше­нии к заговору. Похожий вывод сделал и Следствен­ный комитет по делу о восстании на Сенатской площади. В результате его работы было установлено, что Оржицкий в тайных обществах не состоял, к наме­рениям декабристов относился скептически, а замыслов их и вовсе не разде­лял. Неудивительно, что суд приговорил его лишь по девятому разряду из одиннадцати возможных – «к лишению чинов и дворянства и написанию в рядовые до выслуги».

Определяя роль Оржицкого в подготовке мятежа 1825 года, важно учитывать ещё одну важную деталь. Штаб-ротмистр был и одним из четырех (по­мимо А. Ф. Бригена, Е. П. Оболенского и С. П. Трубецкого), кто, отвечая на вопрос о со­ставе революционных обществ, добровольно назвал автора "Горя от ума" среди известных ему заговорщиков. Судя по всему, Оржицкий вовсе не боялся того, что данные им показания могли вывести следствие на обстоятельства его крымской встречи с Грибоедовым. А ведь такой поворот событий был бы крайне нежелательным для обоих – если это свидание, разуме­ется, не являлось случайностью и действительно имело какую-то связь с заговором.

Ни Трубецкой, ни Оболенский, ни Бриген, похоже, не вхо­дили в круг друзей либо близких приятелей Грибоедова. Во всяком случае академик М. В. Нечкина, подробно изучившая связи литератора с большинством декабристов, не считала, что к лету 1825 года они поддерживали товарищеские от­ношения. Поэтому вполне закономерными выглядят и показания этих заговорщиков на допросе. Видно, что они точно не испытывали чувства дружеской привязанности к Грибоедову, называя его имя в ряду деятелей тайных организаций. В отличие, например, от того же Рылеева, который действительно бли­зко знал автора «Горя от ума» и заявлял прямо противопо­ложное. Значит, и связь последнего с Оржиц­ким, и крымская встреча с ним, скорее всего, не имели того характера, который ви­делся большинству совет­ских ученых.

Пока не ясно, касался ли Грибоедов в своей беседе с Оржицким политических тем – ведь декабристу Бестужеву он действительно писал: «Вспоминали о тебе и о Рылееве». Но также следует признать, что этой фразы явно не достаточно для того, чтобы изучать крымское ок­ружение Грибоедова лишь в контексте его встреч с революционерами и как-то по-особому выделять их имена на общем фоне всех остальных, якобы «слу­чайных лиц, которые попались» (В. П. Мещеряков) драматургу в пути. Ведь такими случайными лицами, наоборот, могли являться именно заговорщики – а точнее, те из них, кто имел да­леко не прямое отношение к подготовке мятежа. Сам же Оржицкий был известным в свое время по­этом, в связи с чем, видимо, Грибоедов и вспоминал его в письме от 22 ноября 1825 года наряду с другим литератором – Рылеевым.


Литература:
Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 31–32.

Крым в неизвестной трагедии А. С. Грибоедова о Крещении Руси.

15 (28 по новому стилю) июля отмечается День Крещения Руси. Это событие, определившее характер развития мировой истории, получило массу откликов в художественной литературе. Одним из тех писателей, кто не обошел его вниманием в своем творчестве, был и А. С. Грибоедов.

Владимир Святославич знакомится с Библией
(из книги "Русская история в картинах").

О планах автора «Горя от ума» написать трагедию из эпохи князя Владимира Святославича известно благодаря А. Н. Муравьеву. Вот что говорил мемуарист, вспоминая о своей крымской встрече с Грибоедовым: «Я сказал ему мое намерение написать поэму “Владимир”. «Я думал сделать из сего трагедию, когда посетил Корсунь, – отвечал он, – и сия мысль во мне сохранилась».

На соответствующий интерес Грибоедова указывают и другие свидетельства. 2 июля 1825 года во время поездки по окрестностям Балаклавы он коротко отметил в своем путевом дневнике: «Воспоминание о великом князе Владимире». А на следующий день, прогуливаясь по развалинам древнего Херсонеса и разбирая отдельные фрагменты из «Повести временных лет», написал: «Не здесь ли Владимир построил церковь? («Корсуняне подкопавше стену градскую крадяху сыплемую персть и ношаху себе в град, сыплюще посреде града, и воины Владимировы присыпаху более». Нестор.)». И далее: «Может, великий князь стоял на том самом месте, где я теперь…». 

Похожие высказывания имеются и в писательских «Desiderata» – своде черновых заметок по истории, филологии и географии. Вот одна из них: «Есть ли залив (или заводь) Днепра, бухта, ниже порогов, известная Перуня рень?», – где, по утверждению летописца Нестора, киевский государь приказал утопить статую языческого бога Перуна.

Изучая эпоху Крещения, Грибоедов должен был знать о судьбоносной роли христианства не только в истории Руси, но и в преображении самого князя Владимира. Ведь если последний был «в язычестве мстителем свирепым, гнусным сластолюбцем, воином кровожадным» (Н. М. Карамзин), то со временем изменился под влиянием принятой веры и даже весьма «усердствовал в покаянии» (ПВЛ). Понятно, что такое преображение литератор соотносил и с собственной эволюцией – от юноши, глумящегося над религиозными убеждениями приятелей, до человека, «ревностно» (А. С. Грибоедов) соблюдающего церковные обряды.

Не исключено, что внутреннее развитие Владимира соотносилось Грибоедовым и с перерождением другого видного деятеля. По мнению Л. М. Борисовой, особое внимание писателя в связи с его творческой работой в Крыму должен был привлекать султан А. И. Крымгиреев. Ведь, подобно киевскому князю, обращенному в православие и открывшему путь к истинному Богу для своего народа, этот наслед­ник ханской династии крестился, будучи потомственным мусульманином. Наконец, иных верований придерживались соплеменники и поручика Кадигирея, задумавшего христианизацию крымских татар, и князя Владимира.

Поддерживая и развивая идею профессора Борисовой, не лишне предположить следующее. Сравнивая Крымгиреева с Владимиром, Грибоедов мог лично убедиться в том, что под влиянием горячо воспринятого им христианства, крымский помещик эволюционировал как духовно, так и культурно. По этой причине Н. М. Сементовский называл его «ученым и образованным человеком», а другой современник обращал внимание на манеры «вежливого султана». «Он принадлежит к числу необыкновенных людей», – заявлял по этому поводу один корреспондентов газеты «Северная пчела» и добавлял: «Сказывают, что он человек весьма просвещенный и любезный». Самюэль Бруннер и Даниэль Шляттер отзывались о поручике Кадигирее так: «Schöner Mann», – что в переводе с немецкого буквально означает «славный человек». Англий­ские же путешественники (Джордж Джонс, Роберт Лайолл, Джеймс Уебстер, Мэри Холдернесс), видевшие Крымгиреева в Крыму, особо подчеркивали ту роль, которую сыграли в его воспитании и преображении (надо полагать, из невежественного азиата в цивилизованного европейца) несколько лет жизни, проведенных в Британии. Наконец, хорошо известно, что именно Султану, увлекавшемуся крым­ской историей, были «обязаны своим спасением остатки Неаполя Скиф­ского возле Симферополя» (ПССГ), а также некоторые иные предметы старины и памятники древности. Немаловажно подчеркнуть и то, что в 1837 году поручик стал одним из девятнадцати жителей Таврической губернии, «подписавшихся на собрание сочинений Пушкина» (Е. В. Черноусова, В. П. Казарин), которое издавалось «в пользу его семейства».

Вместе с тем, не все современники замечали благотворные перемены в Кадигирее. Известный мемуарист Ф. Ф. Вигель вспоминал о нем так: «Добрый, честный полудикарь, которого характер ни сектаторство, ни кротость жены не могли совершенно смягчить, которого опасно было сердить и трудно унимать». О своенравии крымского помещика свидетельствует и архивные документы. В путевом дневнике А. С. Норова, побывавшего на полуострове в тридцатые годы XIX века, говорится о ссоре А. И. Крымгиреева с мурзами, из-за чего татарская слобода, близ которой жил поручик, оказалась «разделена на две части» (РНБ ОР). А в журналах заседаний Симферопольского уездного суда за 1823 год выявлены материалы дела «о причинении Султаном Крым Гиреем побоев унтер-офицеру инвалидной роты Петру Гулину при покупке леса» (ГААРК). Неслучайно 10 июля 1825 года, вспоминая о прогулке с Кадигиреем, Грибоедов записал в дневнике: «Султан о религии толковал очень порядочно в Бахчисарае, свое и чужое, но премудрость изливается иногда из уст юродивых». Складывается впечатление, что автор путевых заметок иронизирует над проповедником и его личными качествами – будто сомневаясь в том, что воцерковление способно в корне изменить человеческую сущность.

Как видно, в Крыму Грибоедов вряд ли испытывал недостаток в материале для написания трагедии о князе Владимире. Его раздумьям над сюжетом этого сочинения здесь наверняка способствовали и поездки по местам, связанным с Крещением, и общение с лицами, составлявшими его собственное окружение.

Литература:

Минчик С. С. Грибоедов и Крым. Симферополь, 2011. С. 117, 137–139.